Из сборника рассказов и переводов Ворона и Тануки.

[Kalina]

- 8 -
Зажигалка
Расплавленный горячий воск капнул на левую грудь, ужалил как оса, потёк короткой струйкой и застыл на коже, медленно отвердевая. Лайка вздрогнула, зашипела сквозь зубы и торопливо выпрямилась, поднимая голову. Цепи звякнули. Мышцы шеи занемели от однообразной позы, нестерпимо хотелось встать и размяться, но в глубине души она понимала – этого ей делать сегодня нельзя, никак нельзя. Мысленно она выругала себя – стоило на краткое мгновенье потерять контроль, и вот, пожалуйста, – ещё одна клякса. А между прочим, за каждую хозяин обещал ей по удару плёткой… Сколько их уже? Она попыталась вспомнить. Не смогла.

Она сморгнула. Было жарко, по лицу тёк пот. Сквозь тонированные стёкла газовой маски комната, и без того наполненная сизым слоистым табачным дымом, виделась совсем нечётко. Люди выглядели для неё как силуэты – тёмные фигуры без глаз и без лиц. Голоса звучали приглушённо и неразборчиво. Она вдохнула профильтрованный, пахнущий резиной воздух, прикрыла глаза, крепче сжала в руках хромированные рукоятки поручней и погрузилась в воспоминания.

…Как только Лайка поднялась из шахты на поверхность, Максим сразу же затребовал её к себе. Ей даже не позволили помыться, видимо, посчитали, что того душа, что она там приняла перед уходом, было вполне достаточно. Снаружи было пасмурно и сыро. Подступала осень. Охранники сдали девушку с рук на руки Эльвире и без слов куда-то удалились по своим делам. Эльвира, облачённая на сей раз в канареечно-жёлтое латексное платье до пят с чёрными манжетами и отворотами, с одобрением подняла брови и кивнула при виде тонкой Лайкиной талии, взяла её за плечи, повертела так и сяк, подёргала за тугую шнуровку и удовлетворённо хмыкнула. А после пристегнула поводок и отвела её к Максиму, как всегда оставив рабыню около дверей.

Лика вдруг взвинтилась. Оглянулась на Эльвиру. Между ног стремительно теплело, латекс разогрелся и прилип, голова пошла кругом. Боже мой, – подумала она, – ведь это же Макс за этой дверью, Макс, Макс, Макс!!! До этого мгновения она, оказывается, даже не понимала, как она ужасно его хочет, как она скучала по нему, по его мускулистой груди и сильным рукам, по его хриплому голосу, по его запаху – кисловатому манящему запаху взрослого мужчины, по его… его большому, упругому…

– Иди, – сказала Эльвира, чуть подталкивая Лайку в спину кончиком хлыста. – Иди, хозяин не любит ждать. И не забывай, кто ты.

Лайка кивнула, сделала несколько судорожных неглубоких вдохов, чтоб хоть как-нибудь унять сердцебиение, три раза постучалась и вошла.

У Макса в комнате было тепло. При виде вошедшей Лайки он отложил какую-то книгу и встал. Не говоря ни слова, Лайка быстро опустилась на колени прямо в пушистый ковёр и сложила руки пред собой, разведя их максимально на длину цепи. Приподняла головку, опустила взгляд и замерла, про себя отметив, что теперь всё это у неё получается само собой, как-то естественно и грациозно, не то, что раньше, когда она просто грохнулась бы с адским звоном со своих высоких каблуков. Всё-таки пребывание в этом странном доме многому её научило. Корсет вытягивал девичье тело в струнку, дышалось тяжело. Голова кружилась.

– Добрый вечер, хозяин, – сказала она и облизала пересохшие губы. Голос её слегка подрагивал.

– Здравствуй, здравствуй, – кивнул тот. – Вижу, пребывание в шахте пошло тебе на пользу... Рада меня видеть?

– Да, хозяин.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, хозяин.

Макс кивнул, прошёлся до стола, уселся в кресло. Вытащил из пачки сигарету, закурил, взял со стола книгу и погрузился в чтение. Лайка осталась сидеть на пороге, вытянутая в неудобной позе, стиснутая рёбрами корсета, и лишь украдкой поглядывала на своего господина. Из-под двери тянуло сквозняком, сзади в попку ощутимо дуло. Лайка поёрзала, стремясь усесться поудобней – это разрешалось, если только не греметь цепями: хозяина ничего не должно отвлекать, и замерла опять.

Хозяин… Господин… Она произносила мысленно эти слова раз за разом, всё больше распаляясь, упивалась их звучанием, ей хотелось повторять их снова и снова – так это было прекрасно, знать, что у тебя есть хозяин, что ты не одна, что ты можешь быть для него – не делать что-то, и не отдавать, а просто – быть его, быть, БЫТЬ, принадлежать ему всецело, телом и душой!.. Она не понимала, как могла жить раньше без этого всепоглощающего, дикого, ужасного и сладкого желания. Какая романтика? Какая любовь? Это было что-то, несоизмеримо выше всех этих придуманных чувств, включающее их в себя и в то же время растворяющее напрочь, словно кислота.

Желание помаленьку становилось нестерпимым. Господин же, как назло, оставался почему-то совершенно равнодушен и совсем к ней не спешил, сидел, читал, меланхолично перелистывая страницы и изредка стряхивая пепел. Лайка сидела и истекала соком. Ошейник сдавливал шею, щёки горели, как натёртые наждачной бумагой. Латексные трусики на девушке совсем намокли изнутри, тоненькие струйки смазки потянулись вниз, к ковру. Высоко поднятая корсетом грудь судорожно вздымалась и опадала. Лайка почувствовала, что если сейчас же в неё не войдёт хоть что-нибудь, хотя бы – собственные пальцы, она взорвётся словно бомба. Она, наверно, кончила б сейчас, если бы он только встал и подошёл, а если б взял её, вообще, наверно, умерла, не говоря уже о том, чтобы он её высек. Но он ничего не далал! НИЧЕГО!

Наконец силы её истощились окончательно.

– Хозяин… – хрипло позвала она, сгорая от стыда.

Тот поднял голову:

– Чего тебе, рабыня?

– Может недостойная рабыня задать вопрос?

– Что ж… задавай.

– Вы меня сегодня… будете… – она помедлила, кусая губы, и закончила, как будто бросилась в омут: – Вы возьмёте сегодня недостойную рабыню?

Прозвучало это так, что впору было провалиться сквозь землю. «Боже мой, – подумала она. – Неделя ведь всего прошла! Что же это творится? Неужели это я?»

Макс встал, затушил сигарету и подошёл к ней. Перед глазами у Лайки возникли его ноги. Ей вдруг стало наплевать на всё – на установленные правила, на неотвратимое в будущем наказание. Ей хотелось в этот миг только одного – броситься вперёд, прижаться к его ногам, затянутым в чёрную кожу, вцепиться в них и замереть, чтобы не оттащили.

– Ты так сильно меня хочешь?

– Да, хозяин! Да, да, да!!! Рабыня хочет хозяина!

Максим хмыкнул.

– Что ж… Это я вижу. Но. Надеюсь, ты помнишь, что твоих желаний здесь не существует? – осведомился он.

– Да, господин, я… помню… – Лайку всю трясло до кандального звона. – Но я не могу больше… Я… я умоляю… Сделайте со мной что-нибудь… хоть что-нибудь… Сделайте или убейте меня, хозяин! Иначе я умру!!! Не знаю… я… я…

Она вдруг прервалась на вдохе, выгнулась и захрипела в бессловесном крике. Что-то тёплое и сладкое взорвалось в ней снизу изнутри, поднялось и удушливо перехватило горло; кровь ударила в голову, стянутые латексом влагалище и попка запульсировали как бешеные, и девушка, не в силах больше сохранять предписанную позу, с криком рухнула к ногам мужчины и забилась в оргазме.

…Сколько времени это длилось, она не помнила. Мир закружился и померк в её глазах. Когда она пришла в себя, Максим по-прежнему стоял над ней, поигрывая плетью, и задумчиво смотрел на затихшую у его ног рабыню.

Лайке стало нехорошо, и в то же время она чувствовала себя странно и непонятно. С ней никогда такого раньше не случалось, чтобы наслаждение приходило само, без ласок и вообще без всяких прикосновений. Это было просто невозможно, немыслимо! Она не понимала, не могла понять, что с ней произошло. До сей поры она считала подобные вещи россказнями и выдумками, но теперь… Ей вдруг сделалось неловко и ужасно стыдно за себя такую – скорчившуюся на полу как собачонка, пахнущую потом, женщиной, резиной и дезинфицирующим мылом, которым она мылась в шахте. Лайка торопливо отодвинулась назад к дверям, снова уселась в позу послушания и расправила цепи. Потупилась.

– И где же все мои уроки? – строгим тоном спросил Максим. – Где все тренировки? Где, я тебя спрашиваю? Отвечай!

– Недостойная рабыня просит прощения, хозяин, – тихо, почти шёпотом проговорила та.

– Ты знаешь, что теперь будешь наказана? – спросил Макс.

– Как будет угодно хозяину, – она сглотнула. – Я… я всего лишь его рабыня.

Повисло молчание. Лайка чувствовала, как стучит её сердце в ожидании своей участи.

– Пятьдесят ударов, – наконец сказал Максим. Лайка воспрянула духом – не так страшно, как кажется. Больно, но…

Внезапно она похолодела. Максим шагнул к стойке с инструментами для порки, отложил плеть, и взял вместо неё оттуда длинный тонкий хлыст. Согнул его. Распрямил. Тонкая лозина с гулом разорвала воздух. Лайка сглотнула пересохшим горлом так, что ошейник врезался краями в кожу, – её ещё никогда не били хлыстом.

– В позу, – Макс указал ей на станок.

Лайка поднялась, придерживая цепи, медленно приблизилась. Легла. Чёрная холодная кожа лежанки заставила живот болезненно сжаться. Воспоминанье о когда-то перенесённой пытке оказалось удивительно живучим; оно было сильнее любого упрямства, любой силы воли. Лайка чувствовала, что даже после сотой, – да что там! – даже после тысячной порки всё равно будет бояться этого как в первый раз, даже если будет знать, какое наслаждение наступит после. Тело внизу всё словно бы заледенело – стукнешь молоточком – зазвенит. Хозяйские руки неторопливо прошлись по спине, расположили как надо, прицепили цепи рук и ног к колечкам в основании козел. Зафиксировали ошейник и потянули вниз резиновые трусики.

– Разрешаю кричать, – сказал Максим и нанёс девушке первый удар.

Хлыст впился в тело как оса, и Лайка закричала, непроизвольно рванула кверху руки в кандалах, со звоном уронила их опять и дальше вопила уже не переставая, словно корабельная сирена. Из глаз не то, что текли – даже брызгали слёзы. О том, чтобы считать удары, не было и речи, она не могла думать вообще ни о чём, и если бы Максим не останавливался после каждых десяти, она, наверное, потеряла бы сознание. Она лишь теперь начала понимать, что по-настоящему её ещё ни разу не наказывали. В этот раз всё было не так, как раньше. Где-то на тридцатом ударе боль сделалась размытой, чувство реальности происходящего исчезло, но и наслажденье не пришло, лишь только в сердце поднялась странная волна какого-то непонятного удовлетворения, законченности дела, чувства выполненного долга. Теперь её ничего не тяготило, и когда последний, полусотенный удар лёг на исполосованный девичий зад, Лайка почувствовала, что в ней больше не осталось места ни для вины, ни для смущения – боль вытеснила всё, выбила напрочь, а потом ушла сама, оставив лишь напоминание о себе. Шторм искупления закончился, тянущий ко дну балласт был выброшен, опустошённое сознание девушки входило в тихую бухту счастья и невинности потрёпанным, но чистым кораблём под белоснежным парусом, готовым получить в награду свой причал и цепь. Она как будто вдруг опять почувствовала себя девочкой, невинным маленьким созданием, чуть ли не Евой до грехопадения. Это было совершенно новое, ещё не понятое ею мироощущение, Лайка не могла понять, хорошо ей от этого или плохо, только лежала и всхлипывала, когда почувствовала мягкое прикосновение ладоней Макса на своём заду и закусила губу, чтобы опять не закричать.

– Ну, ну, – успокаивающе проговорил он. – Всё. Уже всё.

Он отомкнул замки, помог ей встать. Лайка торопливо опустилась на колени, но присесть на пятки побоялась – зад вопиял.

– Сп… спасибо, хозяин, – сквозь слёзы выдавила она.

Максим молчал.

– Ты поняла урок? – спросил он наконец.

– Да, хозяин. Кажется, поняла.

Он помедлил.

– Объясни.

– Рабыня попыталась сделать так, чтобы хозяин выполнял её желания. Я была плохой девочкой. Я наказана. Вины больше нет.

Макс удивлённо поднял бровь.

– И какие ты из этого сделаешь выводы?

– Я… – она начала и запнулась. – Я не знаю, хозяин. Мне кажется, просто прощенье теперь для меня невозможно, и только наказание искупит вину. Проступок может и должен быть исправлен наказанием. Я не смогла сдержаться, стала потакать своим желаниям. Спустила их с цепей. Мне… – она подобралась и со вздохом закончила: – Рабыне надо больше работать над собой.

Она помолчала.

– Хозяин…

Максим не ответил и Лайка осмелела.

– Хозяин, прошу Вас… Это и есть те… внутренние цепи, о которых Вы мне говорили?

Максим задумчиво прохаживался по комнате. В тишине слышался только скрип его кожаных брюк.

– Где ты только научилась так говорить? – спросил он, явно не ожидая ответа. Посмотрел на хлыст в своей руке, подошёл к стойке и аккуратно повесил его на место. Повернулся к Лайке и скомандовал:

– Марш в постель!

Лайка непонимающе воззрилась на него: не в силах представить, как она сейчас будет заниматься сексом – после такой ужасной порки зад и бёдра не выдерживали даже лёгкого прикоснования! Но спорить было бесполезно, она взяла себя в руки и через секунду уже была в кровати. Встала там на четвереньки. Обернулась. Замерла. Макс подошёл, очень спокойно и не торопясь разделся, двумя руками мягко и почти полностью обхватил Лайку за тоненькую талию, приподнял и развернул лицом к себе. Упругий мужской стебель коснулся её живота, скользнул по обнажённым грудям. Лайка задрожала. Иссечённый зад напомнил о себе опять. Максим между тем лёг на спину и ухватил девчонку за цепочку от ошейника.

– Не так, – сказал он, мягко гладя тыльной стороной ладони её потные взъерошенные волосы. – С ума сошла? У тебя вся задница в рубцах. Успокойся, ты уже достаточно сегодня настрадалась. Сделай это язычком.

И с этими словами потянул её к себе. Не сдерживая больше благодарных слёз, она нагнулась, придерживая цепи, покрыла поцелуями, а затем обхватила член губами, и на всю глубину приняла горлом восставшую, тугую, горько-сладкую мужскую плоть. Отметила, как Макс откинулся назад, полузакрыв глаза, задвигалась быстрее…

Надсмотрщицы в шахте знали, чему обучать.

На сей раз, когда всё кончилось, Максим не стал нежиться в постели и сразу же отправил девушку к себе, выдав предварительно ей тюбик оранжевого крема.

– Этим смажешь попку, чтоб быстрее зажило, – сказал он. – Рубцов не будет, не бойся. Так, – он посмотрел на часы. – Уже двенадцать. Эльвира сейчас принесёт тебе поесть. Весь день в твоём распоряжении. Отдохни, расслабься, прими ванну, приведи себя в порядок. К вечеру тебе предстоит важная роль.

– Важная роль? – переспросила та, сжимая в ладони холодную жесть.

– Да. Ничего не бойся. Тебя подготовят.

Она кивнула и торопливо двинулась к дверям.

– Не забудь свои трусики, – сказал Максим ей вслед.

Поесть ей дали в отдельной комнате – рис, йогурт, яблоко, горячий чай. Есть пришлось, стоя на коленях – сидеть после экзекуции не было никакой возможности. Затем девушка, сопровождаемая своей наставницей, вновь вернулась в свою комнату и была изрядно удивлена. Пока она проходила курс работы в шахте, в её келье произошли большие перемены, ей сперва даже показалось, что они ошиблись дверью. Роскошная кровать исчезла, уступивши место прочной и надёжной клетке у стены. Маленькая дверца запиралась на замок, попасть внутрь или выбраться оттуда можно было только встав на четвереньки. Ночевать отныне, очевидно, ей придстояло здесь. Внутри были только тоненькая подстилка и одеяло – ни подушки, ни простыней, да и одеяло представляло собою скорее плед из толстого чёрного латекса с какой-то мягкой внутренней прокладкой. Внутрь клетки от кольца, вмурованного в стену, извитой стальной змеёй тянулась цепь. В другом углу примостились уже знакомые странного вида козлы с острым верхом – Макс называл их «деревянной лошадкой», Лайке недавно уже довелось «покататься» на ней; и вот теперь они окончательно откочевали сюда. Драпировки, обои, ковёр – всё исчезло; всюду был лишь голый камень стен. Благо хоть трельяж и платяной шкаф остались нетронутыми.

– Что смотришь, никогда не видела? – усмехнулась Эльвира. – Раздевайся и бегом в ванную. Времени у тебя – всего ничего.

– Но хозяин сказал мне… – начала было так и взвизгнула, когда старшая рабыня неожиданно хлестнула её стеком по ягодицам – хлестнула несильно, просто чиркнула легонько, но распухший зад чуть не разорвался от боли.

– Я знаю, что тебе сказал хозяин, – холодно ответствовала та, – но у него свои представления о времени, а у меня свои. Расшнуровывай корсет и бегом в ванную! Через полчаса жду тебя в комнате, – чтоб была в полной готовности.

Лайка повиновалась.

Наконец-то, первый раз за много дней можно было дышать полной грудью! Тёплая вода приятно расслабляла. Тело, освобождённое из плена тугого корсета, распускалось как цветок. Боль в ягодицах немного утихла. Лайка быстро вымыла голову и вымылась сама, сменила воду и теперь лежала в лёгкой полудрёме, пока было ещё время. Всё-таки никакой душ не заменит нормальную ванну, подумалось ей.

Внезапно она вскинулась. Опять раздался стук.

19, 28.

«ТЫ?»

Отстукивать ответных тридцать три удара было лень и некогда. «АГА» – отбила девушка (1, 4 и 1). Таинственная незнакомка начала отстукивать что-то длинное и торопливое, но отпущенное на купание время уже подходило к концу. Встревоженная, Лайка резко стукнула в ответ, привлекая внимание. Потом отбила ей: «НЕТ ВРЕМЕНИ», после чего вылезла из ванны, подсушила феном волосы и цепи и направилась в комнату.

Как оказалось, слова Эльвиры не были пустыми обещаньями – её уже ждали. В комнате откуда-то взялось большое гинекологическое кресло на колёсиках. Две девушки в стальных ошейниках и белых латексных халатиках стояли возле него в ожидании, смиренно опустив глаза, держа в руках сверкающие хирургические подносы с инструментами самого странного вида. Лайка попятилась было, но под взглядом Эльвиры пересилила себя и подошла поближе.

– Так. Садись, не бойся. Руки сюда, ноги сюда, – скомандовала та, для скорости подбодрив Лайку лёгоньким шлепком по попке. – Зад вперёд, расслабься. Вот так… хорошая девочка… Теперь не двигайся, сиди смирно, иначе отведаешь хлыста. Так. Приступайте!

Девушки приблизились, поставили свои подносы на столик, натянули хирургические перчатки и принялись за работу. На свет появилась восковая бумага. В последовавшие за этим два часа «медсестрёнки» удалили Лайке волосы в промежности и в киске, проспринцевали, смазали ей ягодицы кремом, от которого боль окончательно утихла, а затем добрались и до звёздочки. Когда одна из девушек ушла в ванную и вскоре вернулась с большой банкой воды, Лайка невольно испугалась: воды было ужасающе много. Кресло трансформировалось. Две пары рук умело, мягко, но настойчиво перевернули Лайку на живот, приподняли и поставили на четвереньки, после чего она почувствовала, как что-то туго и упруго проскользнуло в анус, заполнив её попку до отказа. Она вздрогнула и попыталась вырваться, но тотчас огребла ладошкой по заднице, ойкнула, расслабилась и впустила толстый резиновый наконечник внутрь на всю длину. Краем глаза девушка углядела стеклянный механизм с большой колбой на подставке, от которой к её попке был протянут резиновый шланг. «Что там у них? Неужели кружка Эсмарха? – удивилась она. – Но зачем?» Тем временем помощницы открыли краник. Пошла вода. Тёплая, с какими-то ароматическими добавками, она заполняла её, пока Лайка не почувствовала, как её буквально раздувает изнутри. Живот её неуклюже выпятился, она протестующе вскрикнула и задёргалась от боли, но как раз в этот момент воду перекрыли. Наконечник, однако, не вынули и некоторое время ей пришлось терпеть эту пытку. Наконец подставили таз. Что из неё вытекало, куда, Лайка не видела, да ей и не хотелось смотреть, но едва всё кончилось и она вздохнула с облегчением, как процедура началась по-новой.

На сей раз воды в неё влили гораздо больше, оставили её на продолжительное время, да и была она погорячее. Девушка чувствовала, как от напряжения у неё буквально глаза вылезают на лоб. Дышать было тяжело, сердце колотилось как бешеное, но на сей раз кроме боли она вдруг с изумлением ощутила странное удовлетворение – некую спокойную и тёплую волну, колеблющую тело и сдавившую всё у неё внутри, но прежде чем она успела осознать, нравится ей это или нет, всё уже кончилось.

– Потерпи, потерпи, – придерживая ей голову, успокаивала свою подопечную Эльвира. – Не дёргайся, чертёнок, ты должна быть чистой там, чтоб не случилось неприятностей.

– Неприятностей? – Лайка облизала пересохшие губы. – Каких неприятностей? Что со мной будет, госпожа? Для чего меня так… так подготавливают?

– Запланирован вечер. Соберутся гости. Ты будешь им прислуживать.

– Прислуживать?! – опешила Лайка. – Но как?

– Хозяин сам решит. Я этого пока не знаю. Думаю, ничего особенного не будет. Рабыня ты ещё пока неопытная и необученная. Наверное тебе доверят что-нибудь простенькое. А сейчас отдыхай.

Оставшийся час до начала вечера Лайка провела одна, запертая в клетке. В пять часов Эльвира явилась за ней, помогла облачиться в длинный, чёрный, очень тугой латексный корсет с открытой грудью и золотистыми вставками, и по коридорам отвела её куда-то на верхние этажи.

Средних размеров комната, куда её привели, была обставлена просто, но не без претензий. Вдоль стен стояли кресла и диваны чёрной кожи, на низеньких столиках примостились сияющие чистотой хрустальные пепельницы. Свет был приглушённым, мягким и рассеянным. Где-то далеко играла музыка. Посередине помещения был отгорожен полированными досками квадратный кусок пола, покрытый толстым слоем золотистого просеянного песка. С двух сторон кривыми дугами блестели толстые хромированные поручни.

– Жди здесь. – Эльвира вышла и вернулась с очередным маленьким подносом.

– Раздвинь-ка ноги, маленькая шлюшка, – без лишних церемоний скомандовала она. В руках у неё было странное приспособление с двумя устрашающего вида резиновыми дильдо, одно из которых Эльвира аккуратно ввела девушке в киску, а другим запечатала анус. Оба были смазаны заранее, вошли легко, и Лайка даже не посмела возразить, лишь изумлённо ахнула, когда они буквально распялили её изнутри. Стальное толстое кольцо замкнулось у неё на талии, щёлкнул замочек, и обе её дырочки оказались в плену.

– Пояс верности, – сказала Эльвира, – усовершенствованная модель. Подойди сюда.

Лайка подошла к ней медленно, переставляя ноги с задумчивой осторожностью и прислушиваясь к своим ощущениям. Ощущения были двоякие. От скользящих и играющих при каждом шаге толстых латексных стержней ей делалось скорее хорошо, чем дурно. С другой стороны заведомая неловкость и необычность ситуации заставляли её краснеть и неуклюже расставлять пошире ноги. Двигалась она от этого немного раскорякой.

– Видишь эту штуку? – Эльвира подняла со столика и показала девушке большую зажигалку. – Возьми её. Бери, бери, не бойся.

Зажигалка была тяжёлой и увесистой, наверное, чтоб по ошибке кто-нибудь не положил её в карман. Она вопросительно посмотрела на наставницу.

– Зажги её, – сказала та.

Лайка подчинилась, со звонким щелчком откинула никелированный колпачок и тут же ахнула от неожиданности, почувствовав, как всё у неё внизу внезапно пришло в движение. Лайка с ужасом отбросила её и закрыла лицо руками. Зажигалка кувыркнулась на пол и погасла. Дрожь между ног утихла. Коленки девушки тряслись.

– Что, понравилось? – спосила Эльвира, заставляя подопечную убрать ладони от лица и опустить руки. – В эти твои латексные штучки встроены вибраторы с дистанционкой. В каждой зажигалке микросхема с передатчиком. Смотри, – она подобрала зажигалку и продемонстрировала её в действии, пару раз откинув и опять защёлкнув крышку. И хоть Лайка теперь понимала, в чём секрет, всё равно каждый раз вздрагивала от неожиданности, когда в промежности и анусе при этом оживали латексные вставки.

Эльвира усмехнулась.

– То ли ещё будет! – заявила она. – Значит, так. Зажигалки здесь стоят на всех столах. Если кто-то из гостей захочет прикурить от них, то так тому и быть. Ты для этого здесь и сидишь, понятно? Не слышу!

– Понятно, госпожа…

Лайку отвели к усыпанной песком площадке, поставили в центре и заставили опуститься на колени.

– Отлично. Чтобы ты не дёргалась, цепи мы тебе сейчас укоротим… так… и вот так… – двумя замочками Эльвира укоротила на девушке цепи так, что та могла только сидеть на корточках, отошла и критически осмотрела свою работу. – Очень хорошо! Теперь слушай главное. Вот это, – она обвела рукой помещение, – курительная комната. Твоё назначение – сидеть здесь и обслуживать гостей.

– Но госпожа… – Лайка нервно сглотнула. – Вы же знаете – я совсем не переношу дыма! Совсем-совсем! Меня… меня просто вырвет!

– Успокойся, всё учтено, – Эльвира опять прошла к подносу и вернулась с латексным глухим закрытым шлемом и чёрной стрекозиной маской противогаза, в точности такой, какую Лайке приходилось носить в шахте. – Расслабься. Дай, я тебе помогу.

Тугой, сверкающий чёрной резиной шлем плотно обтянул лицо, совсем как тот, в шахте. Лайка чувствовала себя так, будто её голову туго-натуго зашнуровали в волейбольный мяч.

– Удобно?

– Н-не знаю…

– Привыкнешь. Это небходимо, чтобы уберечь твои волосы. Так… Теперь противогаз, – она надела Лайке маску на лицо и затянула ремешки. – Будет немножко душно, но тебе в нём не бегать, так что ничего страшного. Для тебя специально оставили эту роль. Первое время рабыни смущаются на людях, так что тебе же будет лучше, если никто не будет видеть твоего лица. Теперь… – она обернулась и подняла с подноса странную конструкцию с тяжёлой позолоченной крестовиной наверху, в которой лишь с большим трудом можно было признать подобие головного убора. Сквозь дымчатые окуляры маски Лайка видела свою наставницу не очень чётко, и прежде чем она успела рассмотреть конструкцию подробнее, позолоченная чашечка уже легла ей на макушку, а под подбородком затянулся кожаный ремень. В зеркалах отразилась странная фигура – закованная в цепи женщина в корсете с обнажённой грудью, тонкой талией и головой инопланетянина или какого-то рогатого демона. Лайка сглотнула. Несмотря на противогаз, дышалось довольно легко. Она потянулась поправить коробки, но Эльвира на полпути перехватила её руку.

– А вот этого не надо. Здесь антиникотиновые фильтры, так что лучше не играйся.

– Зачем это всё? – спросила та. Собственный голос под газовой маской показался ей совершенно бесполым, глухим и невыразительным.

– Потерпи, сейчас узнаешь, – она взяла с подноса пять больших и толстых красных восковых свечей, и одну за другой аккуратно укрепила их на крестовине у девушки на голове. Только теперь Лайка поняла, что должна служить живым подсвечником, шандалом, зажигалкой для гостей. Она воззрилась на свою мучительницу снизу вверх, не в силах вымолвить ни слова.

– Постарайся сидеть прямо и не двигаться, – донёсся до неё голос Эльвиры. – Иначе расплавленный воск будет капать, и по большей части на тебя. Помни: каждая такая клякса означает для тебя один удар по заднице. Поняла? Только не кивай, скажи, я услышу.

– Да, госпожа, – сказала Лайка.

– Вот и хорошо. Если будешь вести себя правильно, лишнего не прольёшь: воск чистый, свечи толстые, фитили пропитаны борной кислотой, сгорание полное. И не вздумай тушить их! Привыкай пока: тебе придётся просидеть так весь вечер и ночь. Поняла теперь, о каких возможных неприятностях я тебе тогда говорила? Теперь последнее. Так сказать, финальный штрих. Смотри. – Она подняла с подноса и показала девушке последнюю оставшуюся там вещицу: два маленьких зажима для сосков, соединённых красивой недлинной цепочкой с грузиком на середине. – Я надену их тебе на сосочки. Не бойся, это не больно. Сейчас пристегнём твои руки к поручням, чтоб не было соблазна лезть, куда не следует. Теперь смотри, – цокая каблучками, она прошла до столика и взяла одну из зажигалок. – Я нажимаю, приготовься… раз… два… три!

«Цзонк!» – тоненько сказала зажигалка, колпачок её откинулся, вибраторы внизу плотоядно зажужжали, и тотчас же несильный, но довольно ощутимый электрический разряд ударил девушку по соскам. Ещё раз и ещё… Лайка замычала и задёргалась, гремя цепями.

Эльвира погасила огонёк. Подошла, взяла Лайку за подбородок и заставила приподнять голову.

– За что? – спросила Лайка. По щекам её, невидимые под маской, текли слёзы. – За что, госпожа?

– Малышка, – медленно сказала та. – Слушай и запоминай ещё раз: всё, что придётся тебе здесь вынести, делается по приказу твоего хозяина. Только он знает причину. А ты молчи, и вообще привыкай не спрашивать «за что» и «почему». Поняла?

– Да, госпожа… – выдавила та. – Разрешите спросить, госпожа?

– Спрашивай.

– Я очень боюсь… Об меня не будут… тушить сигареты?

– Ни в коем случае, малышка, – твёрдо отчеканила наставница. – Правила в клубе жёсткие. Этого с тобой не случится, разве что – затушат парочку-другую в песок перед тобой.

Внизу раздался долгий мелодичный звон.

– О, – Эльвира подняла палец, – а вот и первые гости! Давай-ка поспешим.

Она взяла зажигалку, щёлкнула крышкой, неторопливо, явно наслаждаясь нервной дрожью девушки, зажгла у ней над головой все пять свечей, подхватила поднос и отправилась встречать гостей.

Лайка осталась одна. Заполненные резиновыми фаллосами дырочки болезненно и сладко ныли. Некоторое время она сидела, косясь на себя в зеркало и прислушиваясь к гулу голосов и смеху за стеной – сверкающая чёрная фигура в огненной короне, потом неловко двинула головой и тут же вздрогнула, когда горячая капля упала ей на обнажённое плечо. Красная клякса растеклась по коже и застыла. Руки Лайки были накрепко схвачены колодками, стереть улику не было никакой возможности. «Вот тебе и раз…», – расстроенно подумала она, непроизвольно открывая счёт ударов будущего наказания. А сколько их ещё будет? Вечер обещал быть долгим…

Она покосилась на блестящие коробочки зажигалок на столах, вздохнула и стала ждать.

Гости прибывали постепенно. Курительная комната недолго пустовала. Первые минуты девушка смущалась, различая голоса и силуэты незнакомых женщин и мужчин, потом ей стало не до этого. Гости подходили к ней, прикуривали от свечей, но чаще пользовались зажигалками, при этом явно зная, какое действие они произведут на латексную пленницу в песке. «Цзонк!» – то и дело слышала она от разных столиков, – «цзонк! цзонк!», и вздрагивала, когда у неё внутри оживали вибраторы, а грудь терзали искорки разрядов. Должно быть, зажигалки были настроены на разные сигналы – иногда включался один вибратор, иногда – другой, а иногда и оба сразу. Предугадать, когда что включится, было невозможно – девушка почти ничего не видела из-за тёмных стёкол и текущих слёз. Её всю трясло. Через некоторое время она уже ничего не соображала и была озабочена только одной мыслью – как бы удержаться в вертикальном положении. Её плечи, руки, холмики грудей украсились отметинами красного воска; Лайка вскоре сбилась их считать. Дрожь и вибрация резины в анусе и киске против воли распаляла желание; сопровождающие их разряды тока, раньше откровенно неприятные, теперь уже не почти не замечались, только добавляя возбуждения. Оргазмы накатывали один за другим, не очень сильные, зато ужасно быстрые, как очередь из пулемёта, заставляли запечатанное лоно бешено пульсировать. Вибрация в попке подливала масла в огонь. Если бы не «пояс верности», мышцы девушки наверняка бы просто выдавили вставки прочь. О, теперь она понимала, зачем хозяин преподал ей днём урок усидчивости! «Я не должна двигаться! Не должна! Не должна!» – твердила она про себя. Её попка ещё слишком хорошо помнила, чем обернулось для неё сегодняшнее непослушание.

Она потеряла ощущение времени, всякий счёт минутам и часам; окон в курительной комнате не было. Тело затекло, Лайка с трудом отваживалась шевелиться, смелости хватало только чтобы привстать и сесть обратно. Иногда, случалось, помещение пустело, и девушка получала несколько минут передышки. Гости входили и выходили, иногда останавливались возле новенькой рабыни и перебрасывались парой слов, обсуждая её меж собой. Пару раз ей показалось, что она различила голос Максима, но так и не смогла уяснить для себя, был это он или не он. Облака табачного дыма застили взгляд. Лайка была дико, неестестенно возбуждена. Её непрерывно била дрожь, киска сочилась прозрачной любовной смолой. Сегодняшнее утреннее возбуждение, послужившее причиной наказания, теперь виделось ей жалким и ничтожным. Слух, казалось, обострился до чрезвычайности. Она всё время была на грани, балансируя на пике наслаждения, и стоило лишь где-то щёлкнуть крышке зажигалки, тотчас волны дикого оргазма сотрясали тело. Электроды уже не мешали. Лайка где-то читала, что когда-то проводились эксперименты, когда в момент соития животных били током, напрочь отбивая у них все инстинкты размножения уже через несколько сеансов, но здесь было что-то совсем противоположное. Боль и экстаз слились в одно сияющее нечто, пульсация оргазма отзывалась во всём теле, мышцы сводило сладкими судорогами. Пот с неё лил градом, воск покрывал нагие плечи девушки уже не капельками, но сплошной бугристой красной коркой, стекал вниз эполетами и аксельбантами, но ей было наплевать. «Цзонк!» – и спина девушки выгибалсь в экстазе. «Цзонк!» – и новая дрожь пробегала по телу. «Цзонк! Цзонк! Цзонк!» Время утратило смысл, безумной пытке не было конца, и только призрак мысли в уголке сознания заставлял Лайку из последних сил держаться прямо. Держаться! Держаться!

Держаться…

Она плохо помнила момент, когда комната опустела окончательно. Гул голосов утих. Дым рассеялся. Она услышала шаги. Чьи-то заботливые руки сняли с неё противогаз и шлем, освободили от замков, зажимов и колодок, и сняли злополучный пояс. Резиновые дильдо выскользнули, словно смазанные маслом, Лайка равнодушно проводила их взглядом – у неё не оставалось сил даже чтобы поднять веки. Шея затекла, мышцы живота дрожали, колени подгибались. Идти самостоятельно она не могла. Беспомощно обвиснув на руках у девушек-прислужниц, Лайка безропотно позволила себя раздеть, обмыть и водворить в стальную клетку, где была посажена на цепь и сразу же забылась мёртвым сном, даже не успев как следует укрыться одеялом. Вечеринка длилась явно дольше, чем задумывалось – за окном стояла глубокая ночь.

Проснулась она поздно – видимо после вчерашнего её решили не будить. Долго лежала, приходя в себя, разглядывая комнату сквозь прутья решётки и бездумно перебирая свои цепи. Всё тело ныло, соски грудей набухли, покраснели и теперь чесались, киска до сих пор пульсировала эхом сладкой дрожи. Голова была пуста. Хотелось в туалет. Спустя минуты две, как будто узнав о её состоянии, заявились уже знакомые ей две рабыни-прислужницы, отомкнули дверцу клетки и замок ошейника, подождали, пока девушка на четвереньках выползет наружу, и помогли ей добраться до туалетной комнаты. После ванны Лайка немного пришла в себя. Долго, с наслаждением чистила зубы. В зеркале отражалось измождённое бессонной ночью девичье лицо, под лихорадочно блестящими глазами залегли тени. Она обсушилась, прошла обратно в комнату, где девушки помогли ей навести макияж и облачиться в серебристый латексный корсаж с такими же чулками, туфли и перчатки, после чего проследовала в комнату Максима.

Макс встал из кресла и шагнул навстречу, только лишь она вошла, не дав ей даже толком опуститься на колени для приветствия. Приблизился, подхватил, поставил на ноги и обнял. Видимо, сегодня за вчерашнее ей позволялось многое. Вся дрожа, она зарылась мордочкой в рубашку на его груди, зазвякала цепями кандалов, когда неловко попыталась обхватить его в ответ, с наслажденьем ощутила аромат мужского пота, кофе, табака и острого лосьона, потёрлась носом о мягкую ткань и удовлетворённо вздохнула. Безумно захотелось посмотреть ему в лицо, но она не решилась.

– С добрым утром, хозяин, – прошептала она. – С добрым утром…

По щекам её текли слёзы.

– Здравствуй, – мягко сказал он. – Здравствуй. Хорошо спала?

– Как убитая, хозяин, – призналась та. – Не помню даже, как меня привели в мою комнату.

Он отстранился от неё. Погладил по волосам, поправил полоску ошейника.

– Тебе понравилось вчера?

Девушка раздумывала недолго.

– Понравилось, хозяин, – сказала она.

– Почему?

– Я рабыня. Что нравится хозяину, нравится и мне.

В этот момент она искренне верила в свои слова. Ей хотелось упасть в него, слиться с ним, раствориться в нём, чтоб он вошёл в неё и навсегда остался там.

– Трудно было? – встревоженно спросил он. – Не бойся. Я сегодня разрешаю говорить тебе всё, что думаешь. Так как? Тяжело?

– Очень, – поколебавшись, призналась она. – Я думала, что не выдержу, что сойду с ума.

– Успокойся, – он опять привлёк её к себе. Погладил по волосам. – Всё нормально. Ты держалась молодцом.

Лайка всхлипнула. Спрятала у него на груди заплаканное лицо.

– Хозяин…

– Что, Лайка?

– Меня… сильно накажут?

– За что?

– За свечи… Я не удержала… Я… ну, это… Я хочу сказать – я ведь вся испачкалась…

Максим рассмеялся.

– Ах, Эльвира, Эльвира, – он покачал головой. – Опять пугает новеньких! Ох, она у меня дождётся… Послушай меня, девочка: никто не в силах удержать на голове пять свечек и не капнуть на себя. Это просто невозможно. Свечки – это всего лишь приправа. Как перец или соль в еде. Понятно?

Лайка почувствовала, как внутри распускается какой-то тугой и неприятный узел ожидания. Ей стало невыносимо сладко и легко. Грозный призрак наказания развеялся как дым.

– Ох… – она закрыла лицо руками. – А я думала… Они там… внутри так всё время дёргались, включались, выключались… Я думала, они меня порвут напополам. И ток ещё… Иногда это было просто невыносимо. Даже не верится, что я выдержала целую ночь!

Максим опять рассмеялся, прошёл до стола, откупорил бутылку и разлил вино в два бокала. Протянул один рабыне.

– Пей, малышка, – сказал он. – Пей и подумай немного своей головой. Дильдо у тебя там были хоть с дистанционкой, но на батарейках. А ты представляешь, сколько энергии они потребляют? Ни одна батарейка не сможет проработать всю ночь напролёт. Час, от силы два. Не больше. Понимаешь, что это значит?

Девушка молчала, ошарашенная, вертя в руках пустой бокал. В голове шумело.

– Так значит… – пробормотала она.

– Угу, – Максим отпил вина. – Батарейки сели где-то к середине вечеринки. Дальше ты уже сама себя накручивала. Ну, разве что ещё электрошок слегка помог.

– Не может быть… – прошептала она. Подняла взгляд на Максима и торопливо потупилась. – Тогда зачем…

– Так надо. Это просто новая ступенька в твоём воспитании. Ты же образованная девочка. Об условных рефлексах имеешь понятие?

– Имею… – непослушными губами выдохнула та. Её всю трясло. Ошейник снова сделался невыразимо тесен.

– Смотри сюда.

Максим вынул из кармана зажигалку и щёлкнул откидной крышкой. В воздухе повисло тоненькое «Цзонк!», и девушка вдруг почувствовала, как у неё задрожали колени. В глазах всё поплыло. Она уже забыла, но тело – её тело помнило всё! Жаркое тепло зашевелилось внизу живота, соски набухли, клитор отвердел. Через мгновение поток дикого, животного, безумного желания захлестнул её всю, целиком, без остатка, заставив бессильно застонать и с дрожью опуститься на колени.

Максим достал сигарету.

– Это особая зажигалка, с таким звонком, – сказал он и повертел зажигалкой. – Только у меня и ещё у нескольких людей есть такие. Улавливаешь суть?

Хозяин прикурил и снова щёлкнул зажигалкой. Лайка содрогнулась.

– Господин… – прошептала она. – О, господин…

И умолкла. Вместо этого подобралась, выпрямилась, села на пятки, расправила цепи наручников, подняла подбородок и замерла, потупив очи в терпеливом ожидании.

Максим помедлил, затянулся, выпустил клуб дыма. Загасил недокуренную сигарету в пепельнице, встал и неторопливым движением развязал узел на халате.

– Иди сюда, – сказал он. – Иди…

[Kalina]

- 9 -

Корсет


Пробудиться утром следующего дня было для Лайки почти наслаждением – ей обещали дать поспать подольше, и обещание своё сдержали. Было странно просыпаться так поздно – обычно здесь её заставляли вставать ни свет, ни заря. Звеня кандалами, девушка поёрзала на своей латексной подстилке и попыталась перевернуться на спину, а когда ей это удалось, открыла глаза. Над головой был потолок и решётчатая крыша её рабской клетки. Руки были скованы замочком за спиной. Лайка попыталась глубоко вдохнуть, ощутила с боков тугое давление плотной резины и сразу вспомнила вчерашнее.

…Спать в корсете её обещали приучать постепенно. Первоначальная конструкция, с которой ей пришлось познакомиться в самые первые дни пребывания в роли рабыни, была, как теперь стало ясно, всего лишь мягким корсажем из тонкого латекса, тянущимся и весьма щадяшим. После, в шахте начался процесс серьёзной утяжки, в котором ей помогала девушка по прозвищу Пони. Впрочем, то, как это происходило, больше смахивало на игру, но так или иначе, а прочная резиновая клетка выправила осанку, помогла сделать талию девушки более тонкой, приподняла грудь и укрепила мышцы живота. Но это, как оказалось, было ещё не всё. Однажды утром, выйдя из ванной, Лайка обнаружила, что две прислужницы-рабыни (одна – в синем латексном платьице, другая – в зелёном) принесли для неё ещё одну обновку, разложили её на крыше клетки и теперь ждут, чтоб помочь девушке одеться. Впрочем, «одеться» здесь было несколько не то слово. Скорее, этому процессу подошёл бы термин «заковать». Корсет был устрашающий. Резиновая, чёрная с красной отделкой, двухслойная, усиленная сеткой и стальными рёбрами конструкция была совсем без швов и напоминала какую-то диковинную запчасть от реактивного истребителя (как выяснилось позже, сравнение было не таким уж и неправомерным – оба они, и корсет, и реактивный самолёт, были продуктами одинаково высоких технологий). Спереди и сзади на нём была шнуровка, полностью утопленная в глубину корсета, с боков – какие-то железные винты на резьбовых соединениях, кольца и застёжки. На вид он казался огромным, но на деле был ужасающе мал и чудовищно тесен. Облачиться в него в одиночку было делом немыслимым. В отличие от предыдущих двух корсетов, которые Лайке приходилось здесь носить, он не только утягивал талию, но и сильно сдавливал грудную клетку, а также добавлял давления на бёдра и живот. Груди были единственным, чего он не касался, для них в нём были предусмотрены особые вырезы; сами чашечки тоже выглядели очень маленькими, но резина там была тонюсенькой, почти прозрачной, свободно тянулась, да и грудь у Лайки отнюдь не была большой. Но всё равно утешением это служило весьма слабым. Сознавая, что ничем не сможет им воспрепятствовать, Лайка покорно прошагала к своей клетке и подчинилась.

Утягивали её те самые две рабыни под руководством вездесущей Эльвиры. Её заставили встать прямо и завести руки за голову, после чего обильно намазали торс девушки гелем и принялись за работу. Корсет ей возложили прямо на голое тело, позволив надеть под него только трусики, после чего подогнали бретельки и принялись вдевать шнурки. Лайка стоически терпела. Весил корсет, наверное, килограммов десять, а половинки его казались кукольных размеров и совершенно не прикрывали туловище, но, хотя затея и представлялась с виду безнадёжной, девушка прекрасно знала, что здесь ничего не затевается без предварительных рассчётов. Если хозяин счёл возможным подобное с ней проделать, значит, так тому и быть, и две корсетные половинки, по отдельности не представляющие ни интереса, ни опасности, вскоре полностью сойдутся, заключив девушку в резиновую форму, в которой постепенно, в течение долгого времени будет отливаться её новое тело.

Во всяком случае она надеялась, что – долгого. Не хотелось бы сразу оказаться стиснутой вчерняк и хлопнуться в обморок.

«Хозяин, я люблю тебя, хозяин… Я верю, это – для моей же пользы. Я знаю – ты не сделаешь мне плохого…», – твердила мысленно она, но всё равно против воли закусила губу и закрыла глаза, когда почувствовала, как холодная резина начала со всех сторон безжалостно смыкать свои объятья.

Эльвира контролировала весь процесс, время от времени наставляя прислужниц лёгкими ударами стека по попкам, если те ошибались, и попутно комментировала происходящее.

– Не так всё просто, девочка, как ты думаешь, – говорила она. – Думаешь, можно взять любую шлюшку с улицы, затянуть её как следует, и всё будет в порядке, у неё сразу сделается идеальная фигурка? Нет, моя сладкая, отнюдь… Эй, как там тебя… поправь ей справа верхний край… Да, так хорошо. Так вот. Совсем не так всё просто. Пришлось снять кучу мерок и сделать тебе добрую дюжину анализов, проверить, как работают сердце и почки, а иначе можно было бы здорово навредить. Но по счастью, ты здорова как бык. Хотя нет, какой бык? – ты же девочка. Тогда – «здорова, как корова», – она рассмеялась, но тут же вновь посерьёзнела и прикрикнула на девушку-прислужницу: – Ты!.. Не смей сразу затягивать с этого края! Сначала убедись, что у неё грудь легла на место.

Стек свистнул и ужалил кожу у прислужницы на попке. Рабыня оказалась вышколенной – закусила губу, но даже не вскрикнула и не дёрнулась, только склонила голову, произнеся: «Спасибо, госпожа», и молча продолжила свою работу.

– Шестьсот лет женщины пытаются избавиться от этих штук, – продолжила Эльвира, когда девица в синем, получив урок, бережно и аккуратно уложила левую Лайкину грудь в латексную колыбельку. – Шестьсот лет, и всё равно всякий раз к ним возвращаются, потому что если тело не держать в узде, в любом случае расплываешься. В сущности, – задумалась она, – наверное, это единственное средство, способное сделать талию тоньше, а грудь пышнее и выше. Мужчины могут накачать себе мускулатуру, но нам этого нельзя – такая женщина понравится не всем. Хотя тренировки в любом случае тебе не повредят… Да-да, теперь уже можно шнуровать… Хорошо, что ты худенькая. Теперь у тебя будет талия, как песочные часы. Что смотришь? Это металлический корсет, детка, такие делали в шестнадцатом столетии: в викторианскую эпоху считалось, что чем меньше женская талия, тем прелестнее женщина. К сожалению, теперь так не принято, иначе у тебя сейчас бы не было таких проблем. А тогда уже в четырнадцать лет девочке на талию натягивали тугой пояс, а через год на этот пояс ставили кости. К шестнадцати годам три нижних ребра начинали сходиться. Тогда на заказ шили специальный детский корсет. А к восемнадцати женщина уже переходила на нормальный «взрослый» корсет и была обречена ходить в нем всю жизнь. Хочешь так же?

Лайка поняла, что от неё ждут немедленного ответа, и покорно произнесла:

– Да, госпожа.

Корсет уже сделался неимоверно тесен, но тяжи шнуровки всё ещё выглядели слишком длинными, а баски были чрезмерно далеки друг от друга, как спереди, так и на спинке. Лайка гулко сглотнула, выдохнула и приготовилась к худшему. У неё уже отняли свободу двигаться, свободу быть собой, порой – даже свободу быть человеком. Теперь у неё отнимали свободу нормально дышать. Воздух из неё выходил буквально сверху и снизу. Она чувствовала от этого изрядную неловкость (вдруг полагалось терпеть?), но Эльвира не обращала на это внимания, да и служанок, похоже, это мало смущало. Лайка почувствовала, как девица за спиной упёрлась ей коленом в попку и принялась затягивать шнуровку уже всерьёз. Хорошо ещё, подумала она, что от души намазанное силиконом тело располагалось внутри корсета без усилий, а иначе стяжек и болезненных ущемлений было бы не миновать.

– Больно? – участливо спросила Эльвира. – Терпи. Такова твоя женская доля. По крайней мере, в этих стенах именно такова. Наедине с собой можешь ныть, сколько влезет, но на людях или при хозяине любое проявление слабости считается позорным. Запомни раз и навсегда: ты должна сохранять безмятежное выражение на лице! Чтоб носить корсет, нужно немалое мужество; в старину затянутые дамы, бывало, даже падали в обморок. Не всякий сегодня может на это решится… Эй, вы! Готово там? Зажимайте её… Корсет теперь будешь надевать даже на ночь. Не бойся, он будет не такой тугой, как этот. Это специальная ночная модель, чтоб сохранить «дневную» форму талии.

Всякие мыслимые пределы сжатия к этому времени были пройдены, ощущения и в самом деле были несколько болезненными, но вместе с болью Лайка вдруг почувствовала что-то иное – некую особую, новую, доселе неизведанную степень наслаждения. Напряженное стягивание производило восхитительные ощущения. Она вдруг почувствовала, что снова возбудилась, и застонала. Видимо, по выражению её лица Эльвира поняла, что стон этот был вызван отнюдь не только болью.

– Ага, доходит постепенно? – усмехнулась она. – Почувствовала разницу, наконец? Очень хорошо! Так и надо, так вперёд и поступай: если не можешь сопротивляться, расслабься и постарайся получить удовольствие. Теперь винты. Эй, вы! За работу, лентяйки!

«Да, госпожа», «Слушаюсь, госпожа», – раздалось одновременно с двух сторон, и девушки, покрепче завязав узлы, взялись за металлические винты, чтобы сжать талию еще больше, чем это было возможно с помощью шнурков. Лайка почувствовала, что её сейчас раздавит, но к своему удивлению, когда процедура была окончена, ощутила даже некое подобие комфорта. Было тесно, но приятно. Она сразу начала потеть. Капельки силиконовой смазки медленно стекали вниз по животу.

– Прекрасно! – Эльвира встала и обошла девушку со всех сторон. – Замечательно. Когда мышцы немножко приработаются, усилим давление, а пока хватит и этого. Не сутулься. Не сутулься, кому говорю! Осанка у тебя должна быть безупречной. А будешь горбиться, тебе в корсет загонят пару игл – сюда и сюда. Особых таких, для непослушных девочек. Будут колоть всякий раз, как только надумаешь изогнуться как дуга. Поняла, рабыня?

– Поняла, госпожа, – еле выдохнула та.

– Вот и отлично. – Она хлопнула в ладоши. – Эй, вы! Одеваться!

Кроме корсета Лайке сегодня полагались латексная расклешённая юбка до колен, такие же чёрные упругие чулки, и туфельки с высокими каблуками, на шнуровке. Под эту юбку (Лайка уже знала) полагалось надевать целую кипу белых нижних юбочек из латекса, числом примерно десять – у неё никогда не было времени толком посчитать, сколько именно их там. Словно в противовес корсету, были они тонкие, прозрачные и шелковистые, напудренные тальком, весело шуршали при ходьбе и порождали в Лайке волну совершенно восхитительных экстатических ощущений. Её хозяину они, похоже, тоже очень нравились. Уже при виде этой груды юбок, пышных, как балетная пачка, у неё задрожали колени. «Я скоро совсем очумею здесь от этого латекса», – подумала она, закрывая глаза, но даже при опущенных веках запах нагретой телом резины не давал ей забыться. – «Почему он на меня так страшно действует?»

Девицы помогли ей облачиться, пристегнули чулки подвязками к корсету, прошлись по латексу тряпочками с полиролем и, дождавшись разрешающего знака от хозяйки, удалились. Эльвира дёрнула её за цепь:

– Идём. Подкрашу тебе мордочку…

В это утро её почти не трогали, не стали нагружать работой, а сразу отвели к Максу. От секса с ним Лайка чуть не обезумела – и так-то скованная, теперь она была утянута сверх всякой меры, и от шеи до бёдер будто бы заключена в резиновый панцирь, плотно прилегавший к телу, как приклеившийся к коже тонким слоем пота. Максим, несмотря на утро облачённый в кожаные брюки и чёрную джинсовую рубашку, подождал, пока она опустится перед ним на колени, выслушал приветствие, указал ей плёткой на кровать, а когда рабыня утвердилась там на четвереньках, долго, с удовольствием разглядывал её со спины, гладил плёткой по попке, шелестел её юбками и игрался с ножной цепочкой, – так долго, что Лайка не выдержала.

– Хозяин… – позвала она.

– Что, рабыня? – спросил он.

– Можно рабыне задать вопрос?

– Можно.

– Рабыня нравится хозяину?

– Да, малышка. Выглядишь чудесно.

Лайка зарделась от похвалы, кровь бросилась ей в лицо. Стоять на четвереньках теперь оказалось даже удобнее, чем раньше – не приходилось лишний раз напрягать спину. Ей очень нравилось, когда Макс брал её сзади, но всякий раз от напряжения в мышцах её снедало желание упасть на локти. Теперь это прошло. Шея тоже меньше напрягалась. Запрессованная в резину, словно в лёгкий и упругий гипс, девушка была готова к самому длительному «заезду». Киска её исходила слюной. Изнывая от желания, Лайка тихо заскулила и заёрзала, подставляясь в наглую, как кошка, хотя могла за это огрести сполна по заднице и по «переднице».

– Рабыня… просит, чтоб хозяин её взял, – запинаясь, попросила она. – Пожалуйста.

И терпеливо умолкла.

Максим усмехнулся, сдвинул на ней трусики и погладил ладонью обе её дырочки. Лайка вся выгнулась и не смогла сдержать стона. Она уже вспотела, латекс приклеился к телу, грудки набухли, соски затвердели, оттопырив тонкую резину, словно гвоздики. А через мгновение, когда Максим в неё вошёл, она не смогла сдержать крика, влетев в оргазм, как истребитель в грозовую облачность: мгновенно и со скоростью звука, из ясного неба – в серый сумрак с проблесками молний. Корсет, утягивая тело, всё сдавил и у неё внутри. Ощущения были восхитительными. Член хозяина скользил, играя, в небывалой тесноте, – сам вход и губки оставались свободными, но внутри у девушки как будто всё переворачивалось. За первым пиком тут же накатил второй, ударив её, словно электрический разряд. Каждое движенье причиняло боль и наслаждение, и отделить одно от другого было совершенно невозможно. Это была утончённая, даже – изящная, невероятно сладкая пытка любовью, какое-то волшебное издевательство. Дышать было неимоверно тяжело, она хватала воздух широко раскрытым ртом, вдыхая мелко и неглубоко, как дышат волки и собаки, даже, кажется, вывалила язык. По щекам бежали слёзы, в глазах потемнело, цепь наручников двоилась у неё перед глазами. Сил на новые крики уже не хватало. Ощутив, что оргазм пошёл на спад, она проверенным уже способом рванула ноги вширь, почувствовала, как с коротким лязгом цепи дёрнули её за лодыжки и – через связку – за ошейник и наручники, ощутила по всему телу хватку стальных браслетов, завыла и снова рухнула в пучину сладострастия. И в этот миг горячая струя мужского семени ударила в её лоно, наполнив стиснутые внутренности девушки живым огнём: Максим кончил. А Лайка опять потеряла сознание.

Очнулась она от того, что на подбородок ей капала вода, а открыв глаза, разглядела стеклянную кружку у самых своих губ.

– Выпей, – сказал Максим. – Только не много, глоточка два. Организм у тебя сейчас быстро обезвоживается, а поместиться воде… хм… негде.

Лайка с жадностью сделала глоток, ещё один, после чего кружку Макс убрал. В животе послышалось бурчание – то вода пробиралась в её стиснутый желудок.

– Полегчало?

– Угу… хозяин.

– На, глотни ещё…

Она глотнула.

– Теперь вставай, – сказал он. – Я уже привёл тебя в порядок. Эльвира ждёт. Иди, она задаст тебе работы.

Лайка оглядела себя и с некоторым стыдом обнаружила, что ТАМ у неё всё уже подмыто и вытерто, трусики аккуратно расправлены, а нижние юбочки пересыпаны свежим тальком. Она сглотнула и села. Ошейник на шее тяжело шевельнулся.

– Меня оставят… так?

– Да, пока походишь в корсете, – рассеянно сказал Максим, перебирая на столе какие-то бумаги. Зажёг лампу. – Всё. Иди. Понадобишься, тебя ко мне приведут.

Стараясь сохранять на лице «безмятежное выражение», девушка проследовала к двери, развернулась у порога, звеня цепями опустилась на колени, поклонилась и поблагодарила хозяина, после чего встала и вышла.

Эльвира была тут как тут. Критически осмотрев рабыню, она приподняла ей юбки, повертела так и этак, и нахмурилась.

– Молодец, что вымылась, – похвалила она. – А вот чулки поправь. Ну-ка, быстро. Забыла поговорку? «Лучше иметь три морщинки на лице, чем одну – на чулке».

Лайка вздрогнула и торопливо подчинилась. Эльвира удовлетворённо кивнула и сделала ей знак рукой, затянутой в красный латекс перчатки: «Иди за мной». Лайка послушно двинулась следом, шагов через пять поймала себя на том, что устало сутулится, и поспешно выпрямилась в струнку, благо в корсете держать эту позу не составляло труда.

Под мягкий шорох юбок и под звон её цепей они проследовали в маленькую комнату, служившую подсобкой, где Эльвира выдала ей плотные резиновые перчатки, такие же плотные налокотники и наколенники, и вручила пылесос.

– Держи, – сказала она. – Довольно ты бездельничала, пора и потрудиться. Сегодня у нас генеральная уборка. Для начала пропылесосишь этот коридор и комнату хозяина, потом – коридор, ведущий к комнатам рабынь, и собственную комнату. Полагаю, этого пока хватит. Потом пройдёшься с тряпкой. Здесь, – она открыла дверь, – ведро, тряпки и хлорка. Воды наберёшь в туалете в конце коридора. Сама прослежу. Если сунешься в ванную с этим дерьмом, так всыплю, мало не покажется…

– А швабра? – с надеждой спросила девушка.

– Швабры тебе не положено. Будешь драить на коленях, как послушная рабыня. И не забудь надеть наколенники, а то чулки порвёшь. Мой на совесть: найду пятнышко грязи, заставлю вылизать языком. Поняла?

Лайка кивнула.

– Всё. Начинай. Если мне донесут, что ты с кем-нибудь болтала, тебя выпорют.

И она ушла.

Пылесос был японский, очень тяжёлый, с водяным фильтром, длиннейшим шнуром и таким же длинным шлангом. Лайка выкатила его в коридор, нашла розетку и тщательно пропылесосила указанный ей Эльвирой коридор. То и дело в коридоре появлялись люди – незнакомые или смутно знакомые ей мужчины, а также и девушки – иногда закованные, как она, иногда – только в одном ошейнике, а один раз прошла совершенно свободная женщина в жёлтом деловом (хотя и тоже – латексном) костюмчике, который никак не тянул на рабский наряд; Лайка не придумала ничего лучшего, кроме как прянуть к стене и опуститься на колени. Не удостоив цепную рабыню даже мимолётным взглядом, та проследовала мимо и исчезла за поворотом. Девушки в основном шли с вёдрами или толкали тележки с мусором, и тоже старались на Лайку не глядеть: никому не хотелось быть наказанной за болтовню. Откуда-то доносилось жужжанье ещё одного пылесоса – уборка и в самом деле шла по всему огромному дому. Наконец Лайка закончила с коридорами и своей кельей, и добралась до комнаты хозяина, постучалась и, не услышав ответа, вошла. Внутри никого не было. Она пропылесосила ковёр, кресло и медвежью шкуру около камина, выбросила рваные салфетки из корзины для бумаг и выгребла золу из камина, после чего вернулась в подсобку, наполнила ведро водой, и принялась за мытьё полов.

Начать она решила с комнаты хозяина, не без оснований рассудив, что то, что вымыто в первую очередь, и будет самым чистым. Корсет совсем не позволял ей сгибаться, можно было только встать на четвереньки, что она и проделала. Эта поза, в сочетании с давлением латекса, звоном цепей, волочащихся по полу, и самой обстановкой и запахами комнаты хозяина погрузила девушку в странное состояние – нечто среднее между быстрой медитацией и медленным оргазмом. Движения её сделались замедленными, она игралась, стискивая бёдрами киску, от чего внутри на краткое мгновенье просыпалось эхо утреннего наслаждения, будоражащий и странный призрак, заставлявший её сердце биться чуточку быстрее, а киску – сочиться новой смазкой. От ведра поднимался удушливый запах хлорки, голова кружилась, и она открыла форточку. Свежий воздух принёс запахи осени. «Вот и лето прошло…» – рассеянно думала девушка, собирая пыль и раз за разом окуная тряпку в пластиковое ведро. Цепь наручников неприятно гремела, стукаясь о его края. Лайке подумалось, что уж лучше бы ведро было обыкновенным, цинковым. Дома, «на воле» домашние хлопоты никогда не вызывали в ней особого восторга, но когда ими приходилось заниматься, работала она на совесть. В сущности, она любила чистоту, и рассуждала так, что если уж усилия были затрачены, то пусть они хотя бы пойдут на пользу делу, а не останутся вознёй мартышки с чурбаком. Так же она поступала и здесь, безотносительно Эльвириных угроз. Как обычно, когда она стирала, или мыла пол, ей что-то «натекало» в голову, – какие-то строчки, мелодии, обрывки стихов. Глупенькая девочка, из любви которой к литературе и стихам получилась не поэтесса, а лишь серая, как мышь, библиотекарша, она всегда себя ненавидела за такие мгновения. И в то же время почему-то безотчётно их любила. Что-то такое, вроде, складывалось и сейчас, только ей никак не удавалось поймать это за хвост.

– «Любая девушка мечтает…» – бормотала она. – «Любая девушка мечтает», «Мечтает любая девушка…» Блин, о чём же она мечтает-то?



Любая девушка мечтает

Быть на цепи и в кандалах.

Любая девушка растает,

Когда в душе почует страх…



Она почувствовала, что возбудилась и вся горит. Если бы не её занятие, не это дурацкое ведро с водой и не эти грязные перчатки, она, наверно, принялась бы мастурбировать прямо здесь и сейчас.



Любая девушка не может

Сама себя преодолеть.

Любой рабыне стать поможет

Послушной кожаная плеть…



Второе четверостишие сложилось также на удивление быстро. К этому времени она уже дважды поменяла воду, добралась до камина, вымыла под медвежьей шкурой и теперь залезла под кровать. Здесь пыли было особенно много. «Любая девушка мечтает… любая девка… чушь какая… надо бы записать при случае…» – извиваясь, словно ящерица, в узком пространстве, Лайка долго возилась в темноте, гремела кандалами, повторяла получившееся четверостишие и елозила тряпкой, выгребая пыль, когда в самом дальнем углу, у изголовья кровати, её пальцы вдруг не нащупали какой-то странный предмет. В первое мгновение она не поняла, что это, и некоторое время с удивлением ощупывала находку, и лишь когда она выбралась наружу, ей стало ясно, что попало в её руки, и все мысли сразу вылетели у неё из головы.

Это был ключ. Латунный или бронзовый, сантиметров 15 в длину, с узкой головкой и двумя фигурными бородками, он смотрелся на её чёрной резиновой ладони, как музейный экспонат. К нему была приделана цепочка в виде мелких шариков, на которой болтался овальный железный жетончик с выбитой на нём надписью: “Lika”. Даже первый взгляд на него заставил сердце девушки забиться быстрее, а потом, когда она рассмотрела находку повнимательней, последние её сомнения исчезли. Его она узнала бы из тысячи.

Это был ключ от камеры. ЕЁ тюремной камеры.

Она сидела, погрузившись в некое тупое оцепенение. Как с ним поступить? Положить на каминную полку или прикроватную тумбочку? Отдать Эльвире? Дождаться хозяина и отдать ему? На какой-то миг она убедила себя, что так и надо поступить, но тут ею овладел демон любопытства. Ей впервые представилась возможность выбраться из клетки, пусть не шанс удрать, но шанс хотя б одним глазком взглянуть на то, что её окружало. Ночью дом спал, – это она успела выяснить, – спал, если только в нём не проводилось вечеринок. Охранники стояли только у ворот. Спальни всех хозяев помещались наверху, на втором этаже. Если бы ей повезло, подвал и весь нижний этаж можно было осмотреть за одну ночь, а может, не только осмотреть, но и что-нибудь выяснить. Ключ покрывала паутина и слой пыли, Максим явно потерял его не сегодня и не вчера. Лайка порылась в памяти. Уже несколько дней за нею приходила Эльвира, а у неё наверняка был свой ключ, точно такой же.

Меж тем в коридоре послышались шаги. Судя по уверенному стуку каблучков по каменному полу, шла надсмотрщица, и шла сюда. Надо было срочно что-то решать. Девушка колебалась не больше секунды. Прятать ключ за корсет было немыслимо – когда её разденут, его сразу обнаружат, а разденут её обязательно. Оставлять его где-то в комнате тоже не показалось девушке хорошей мыслью. Быстренько взвесив в уме все «за» и «против», и движимая скорее интуицией, чем разумом, Лайка приняла единственно верное решение – стянула одну перчатку, не вставая, сдвинула в сторонку лоскуточек трусиков, прогнулась и быстрым движением засунула ключ себе в попку. Поморщилась, когда острые бородки царапнули звёздочку ануса, на ощупь нашла среди юбок и засунула туда же свисающий жетончик, втолкнула находку пальчиком поглубже и заправила цепочку.

Когда через мгновенье в комнату вошла Эльвира, то застала там вполне невинную сцену – девица поправляет съехавшие трусики.

– Ты всё ещё возишься здесь? – воскликнула надсмотрщица. – Надеюсь, хоть комнату хозяина ты уже вымыла? Тогда заканчивай, хватай ведро и – бегом домывать оставшееся. До обеда ты должна успеть всё закончить.

Девушка поспешно сбегала сменить воду, прошлась ещё раз тряпкой под кроватью и принялась за коридор.

Остаток дня ключ в полном смысле этого слова жёг ей попку. Он как-то особенно неудобно там лежал, внутри, и в то же время казалось, что стиснутые корсетом мышцы в любую секунду могут вытолкнуть его наружу. Пару раз это и в самом деле почти случалось. По счастью, воздушные юбки всё прекрасно скрывали, и девушке удавалось незаметно затолкать его обратно, просто отлучившись на минутку в туалет. Лайка не находила себе места, её кидало то в жар, то в холод. Она едва смогла проглотить свой скудный обед – неизменный неочищенный жёлтый рис, похожий на размокшую бумагу и такой же на вкус, стакан апельсинового сока и яблоко – большего ей так и так бы не позволил проглотить корсет. В обед Максим вызвал её к себе, и Лайка едва не окочурилась от страха, что вот сейчас-то всё и обнаружится, но он, не отрываясь от работы, загнал рабыню под письменный стол и потребовал сделать ему минет. При этом известии девушка воспрянула духом. Фелляция с каждым разом получалась у неё всё лучше, но сейчас на радостях она превзошла саму себя и так увлеклась, что даже принялась что-то мурлыкать себе под нос, лаская член и яйца, а удостоившись сдержанной хозяйской похвалы, выскочила из его комнаты чуть ли не вприпрыжку, немало тем Эльвиру удивив. Та снова загрузила девушку работой, но теперь ей приходилось в основном перетаскивать вещи, – менять в хозяйских комнатах бельё, относить его в прачечную, где стояли три большие стиральные машины, где, соответственно, его и стирать. Сам процесс не требовал особых усилий – машины не только стирали, но и сушили, а о глажке пока речи не было, и закончив вечером работу, Лайка с удивленьем обнаружила, что уже привыкла к своему новому корсету, как привыкла до того к ошейнику и кандалам. Оставалось только его полюбить.

Вечером, перед отходом ко сну, к ней пришли помочь раздеться. Это были те же самые две прислужницы, что утром зашнуровывали её корсет. Узлы на нём, кстати, совершенно заскорузли. Наблюдая за слаженными действиями двух девушек, Лайка отстранённо думала, что, наверное, как только корсет удалят, её тело вырвется из латексного плена и расправится, как надутая и перекрученная велосипедная камера, но всё оказалось совсем наоборот: тело будто ужалось, все мышцы и внутренние органы привыкли быть стиснутыми, и когда распустили шнуровку, та разошлась неохотно, половинки корсета словно приклеились к телу, их даже пришлось отдирать, словно пластырь. Кожа под ними покраснела и чесалась, но потёртостей и ранок, хвала силикону, нигде вроде не было. Лайке дали время поплескаться в ванной и привести себя в порядок, после чего облачили в ночной корсет, как и было обещано, – мягкий, но всё равно тесноватый, из толстого латекса, с частой шнуровкой на груди. Чашечек у него не было вовсе, и усталые грудки девушки остались свободными.

Руки ей сковали за спиной.

– Зачем это? – с удивленьем спросила она.

– Чтоб ты не пыталась снять его ночью, – простодушно сказала одна из девушек, подёргала для проверки за шнуровку корсета, который и вправду был тугой – лишь чуть-чуть слабее дневного, и виновато улыбнулась: – Не обижайся на нас. Нам приказали.

– Я не обижаюсь, – сказала Лайка и повертелась перед зеркалом. – Как вас зовут?

На ошейниках рабынь не было ни знаков, ни имён.

– Извини, нам нельзя много разговаривать, – улыбка девушки сразу потухла, будто задули свечу. – А наши имена хозяева меняют, когда захотят. Спокойной ночи.

Они ушли, а через минуту дверь открылась, и вошёл Максим. Девушка, которая до этого нерешительно топталась посреди комнаты, не зная, чего теперь ждать, завидела хозяина, торопливо опустилась на колени и склонила голову, насколько позволил ошейник.

– Господин…

– Встать, рабыня, – коротко потребовал тот, подошёл к ней, обошёл кругом, достал откуда-то цепочку, тонкую и прочную, зацепил один её конец за скованные сзади руки девушки, а другой – за крюк в потолке таким образом, чтоб рабыня оказалась в согнутом положении, со вздёрнутыми кверху вывернутыми руками. Внутри у Лайки всё похолодело: ей опять представилось, что кража ключа обнаружена, и хозяин явился её наказать. Она стояла, глядя в пол, и лихорадочно пыталась сообразить, не свисает ли из попки конец стальной цепочки. Вроде, не свисал…

– Господин… – она сглотнула. – Хозяин?

– Молчать, – Максим, похоже, был не в настроении. То ли работа не заладилась, то ли что ещё. Он вынул из кармана кляп, зажал ей нос, одним движеньем втиснул ей в рот упругий резиновый шарик, затянул ремешки, а ещё через мгновение попку девушки обожгла плеть. Зачем её били, было не важно: за время пребывания здесь Лайка научилась не задаваться такими вопросами. Похоже, это было просто ежедневное профилактическое наказание. Ягодицы при каждом ударе непроизвольно расслаблялись. Она мычала и дёргалась, думая только, как удержать внутри злополучный ключ. Наконец, после двадцатого (или что-то около того) удара Макс отбросил плеть, и девушка почувствовала, как в её исходящую соком киску уверенно проник горячий хозяйский член; всякий раз он будто бы нащупывал горячую, местами гладкую, местами угловатую латунь, которая таилась где-то рядом, в недрах её тела. Выдержать этого она уже не могла, внутри всё пылало. Вдобавок, её никогда ещё не трахали стоя. Ключ в попке стал казаться ей неподобающе огромным. Ключ и так-то, наверное, был одним из самых неудобных предметов, если его засовывать туда, но сейчас её волновало другое. Это был не дильдо, не вибратор, это была её ТАЙНА. Она распирала её изнутри, вся форма её тела стала формой этого ключа, латекс ночного корсета подчёркивал эти формы, и даже сама себе она стала казаться ключом – огромным ключом, который пророс в ней, и который из-за этого ей никогда теперь не вытащить… никогда… никогда…

Оргазм накатил неожиданно, колени её подогнулись, она вскрикнула и обвисла на цепи, сотрясаемая судорогами, идущими изнутри. Потом затихла и висела так, покачиваясь и балансируя на пальцах ног, покуда не почувствовала мягкие прикосновения мужских ладоней на своём лице.

– Лайка… моя Лайка… – шептал ей Максим. Весь его гнев куда-то улетучился. – Ну, что с тобой сегодня? Почему ты такая зажатая? Тебе плохо? Скажи, плохо?

В ушах у девушки тотчас зазвучали слова Эльвиры: «Наедине с собой можешь ныть, сколько влезет, но на людях или при хозяине любое проявление слабости считается позорным. Запомни раз и навсегда: ты должна сохранять безмятежное выражение на лице!»

– Мне хорошо, хозяин.

Она слабо улыбнулась и поймала себя на том, что пытается лизнуть его в ухо. Тот, засмеявшись, отстранился и погрозил пальцем. Она потупилась.

– Вот, это уже лучше, – Макс заправил рубашку в штаны и с визгом застегнул на них молнию. – Отдыхай. Сегодня тебя больше не тронут.

– Спасибо, хозяин, – пробормотала она, и добавила: – Я люблю вас, хозяин.

Макс кивнул и удалился, оставив её наполовину стоящей, наполовину висящей посреди комнаты на дыбе. Вскоре явилась Эльвира, проверила, всё ли в порядке, отстегнула её, приказала вползти в клетку, заперла за ней дверцу, погасила свет и вышла вон. Через несколько секунд Лайка услышала, как во входной двери тоже щёлкнул замок, и вдаль по коридору застучали удаляющиеся каблучки. Наступила тишина и темнота. Лампочку, которую обычно оставляли на ночь, в этот раз не стали зажигать.

Сколько-то времени она пролежала неподвижно, выжидая, не вернётся ли кто, потом заёрзала, садясь, и осторожно полезла пальчиками в свой «тайничок», благо руки находились сзади. Ключ удалось нащупать сразу, верней, не ключ, а цепочку от него. Лайка закусила губу, зацепила скользкие шарики наманикюренными ноготками и осторожно потянула. Больше всего сейчас она боялась порвать цепочку, но та, естественно, всё выдержала: ключ выскользнул наружу вместе с жетоном, грязноватый, что да, то да, но тут уж ничего не поделаешь – идти сейчас в ванную, включать воду значило – привлечь лишнее внимание. Лайка повертела его в руке, бочком подвинулась до дверцы в клетке, отыскала замочную скважину, с третьей или четвёртой попытки попала в неё ключом и попыталась повернуть.

Ключ подошёл.

Лайка испытала одновременно облегчение и страх, граничащий с ужасом. С одной стороны, она почти не надеялась, что клетка и входная дверь отпираются одним ключом, и вот убедилась, что клетка, по крайней мере, отпирается именно им. С другой стороны сейчас она совершила настоящий проступок, такой проступок, за который хозяин мог подвергнуть её наказанию, от одной мысли о котором у неё стыла кровь в жилах. Однако любопытство оказалось сильнее. Ходить в цепях бесшумно – целое искусство, и месяц – слишком короткий срок, чтобы в достаточной степени им овладеть. Но в принципе, теоретически, всё было просто, ей требовалась только немного практики. Лайка намотала на запястья цепь наручников, пятясь и виляя задом, выбралась из клетки и встала, широко раздвинув ноги, чтобы ножная цепь поменьше звякала, и враскорячку прокралась к двери. Скважина здесь была и снаружи, и изнутри – это она приметила ещё раньше, и теперь попыталась отомкнуть замок.

У неё опять получилось. С замирающим сердцем Лайка услыхала тихий скрип двери, и в следующее мгновенье перед ней возник серый прямоугольник выхода, ведущий в коридор. Оставалось только сделать шаг, чтобы покинуть камеру.

Лайка долго стояла на пороге и молчала – непростительно и непомерно долго: её сто раз мог обнаружить кто угодно, просто пройдя мимо. Что-то вдруг разом лишило её первоначальной храбрости, может, неожиданность всего произошедшего, а может, скованные за спиной руки. Так ни на что и не решившись, она закрыла дверь и вернулась на место. Закрыть замок оказалось немного сложнее, потому что теперь приходилось придерживать дверь, которая всё норовила обратно открыться. Кляня себя на все лады, девушка вползла обратно в клетку, заперлась и, поразмыслив, спрятала ключ на прежнее местечко, на сей раз постаравшись, чтобы он расположился там как можно более комфортно.

«Я рабыня, рабыня…» – несколько раз повторила она, чтоб успокоиться. – «Любая девушка мечтает быть на цепи и в кандалах… Любая девушка…»

Чушь какая. Сладкая, глупая чушь…

Корсет сдавливал ей талию и грудь. Латексные простыни и покрывала мягко холодили тело. Кандалы привычной и почти приятной тяжестью тянули вниз запястья и лодыжки. Запах резины щекотал ноздри. Она постепенно успокаивалась. Ключ в заднем проходе уже не так напоминал о себе, а вскоре она и вовсе перестала о нём думать, как о ключе.

И в этот миг раздался стук.

За эти дни её таинственная соседка ни разу не напоминала о себе, и Лайка невольно вздрогнула от неожиданности. Стук был тройным, после чего настала пауза: то явно был сигнал проверки связи. Она негромко стукнула в ответ. Через мгнвоение с той стороны послышалась долгая серия ударов, потом ещё одна и ещё. Лайка сперва слушала их и считала, но вскоре поняла, что отбивают привычное уже ей: «17, 10, 11», и даже не стала дожидаться последнего «1».

«ДА», – торопливо отбила она, чтоб не отстукивать все тридцать раз до буквы «Я»

«ТЫ ВЫХОДИЛА?» – отстучала пленница.

Лайка помедлила.

«ДА», – отбила она наконец. Её хотелось с кем-нибудь поделиться своей тайной, с кем-нибудь, кто понял бы её и, может быть, помог.

«НЕ ЗАПЕРЛИ?» – после долгой паузы спросили из-за стены.

«КЛЮЧ», – поколебавшись, ответила она.

«ОТКДА?!» – отстучала собеседница так громко и торопливо, что пропустила одну букву, но Лайка поняла. – «УКРАЛА?»

«НАШЛА», – отбила Лайка.

Некоторое время царила тишина, потом последовал вопрос:

«И ЧТО?»

«А действительно, что теперь?» – задумалась та. Ну, нашла она ключ, который отпирает её клетку и камеру. И куда ей бежать, одинокой, нагой и закованной в цепи? Как выбраться из дома, как миновать охранников? Как добраться до своей квартиры без денег, как попасть в неё без ключа? Что если она сейчас далеко за городом? Вдруг она вообще не в родном городе, а где-нибудь ещё, может, даже – в другой стране? А что, почему бы нет? После того, как распался Союз, это вполне возможно. И неизвестно, сколько времени она тогда пробыла без сознания. А она не помнила решительно ничего из того, как её сюда везли.

Да и вообще, подумала она, хочет ли она сбежать? Ведь это был всего лишь ключ, о котором, может, все давно забыли. Ключ, и больше ничего. Не пистолет, не пачка денег, не пилка по металлу, не билет до дома. И потому не стоило страдать на тему, куда приложить такую мелочь. Он ничем не мог ей помочь. Хотя, наверное, мог навредить.

Вопросы, вопросы… Их было слишком много, этих вопросов, и она, с присущим женщине свойством забывать на время о любых проблемах, решила не ломать пока над ними голову. Ключ был всего лишь ключом, очередным шагом в решении той головоломки, в которой она оказалась. Если дело зайдёт слишком далеко, тогда настанет его час. А пока, – с удивлением вдруг поняла она, – ей здесь… м-мм… всё ещё нравится. Да, нравится! Несмотря ни на что. «Так что, посмотрим», – подумала она и отбила в стену костяшками пальцев:

«ПОСМОТРИМ».

С той стороны опять помолчали. Потом раздался ответный стук:

«УДАЧИ».

После этого настала тишина. Лайка не стала отвечать и вскоре уснула.

[Kalina]

- 10 -

Кукла


Ночь на ферме рабов всегда тянулась медленно, но в этот раз Лайка многое дала бы, чтоб она тянулась бесконечно. Она не знала, сколько проспала, когда проснулась. За окном слышался шум дождя. Похоже, там, снаружи разыгралась буря. Поколебавшись, она вытащила ключ, осторожно повторила все, проделанные ранее операции, и снова оказалась в коридоре. Было тихо. Караульные, по-видимому, спали.
– Любопытство кошку сгубило… – пробормотала Лайка, облизала пересохшие губы
Ключ подошёл к её двери, но кто поручится, что подойдёт к другой? «За» говорило множество причин. Во-первых, Лайка никогда не слышала, чтоб в коридоре кто-нибудь гремел ключами. Значит, были их, как минимум, не много. Да и Эльвира приходила к ней с одним ключом – в её костюмах никогда не было карманов, связка ключей там просто бы не поместилась. Во-вторых, случись в доме пожар или ещё какая-нибудь подобная беда, как выводить рабынь, если каждая дверь запирается на свой ключ? Нет, ключ должен быть один, максимум два: один – от камер девушек и один – от входной двери особняка. К тому же, у ворот охрана…
Девушка прикрыла дверь и осторожно двинулась к соседней комнате. Тихо нащупала дверную ручку и замочную скважину, вставила ключ. Прислушалась, не отзовётся ли кто? – но из-за толстой, грубой деревянной поверхности не донеслось ни звука. С замиранием сердца она надавила на ушки ключа. Тот повернулся с лёгким щелчком, и Лайка, затаив дыхание, наконец проникла в соседнюю камеру, где содержалась её таинственная «подруга».
Здесь тоже было темно. Маленькая красная лампочка еле разгоняла мрак по углам. В её неверном, обманчивом свете Лайка еле различила узкое ложе с ремнями, столб для фиксации с деревянными колодками, свисающие со стен цепи с кольцами, клетку и какой-то странный ящик в одном углу, и хрупкий девичий силуэт, распятый с помощью растяжек и цепей на островерхой «деревянной лошадке» в другом.

С первого же взгляда было стало, что девушка закована точно так же, как и Лайка, разве что цепи были толще, тяжелее и короче, а браслеты шире. Из одежды на ней был только латексный корсет и босоножки на пуантах и высоком каблуке. Голова пленницы, затянутая в глухой, облегающий латексный шлем, устало свешивалась на грудь, насколько позволял стальной ошейник и цепь. Кляп на шлеме был снабжён тонкой резиновой трубочкой, из которого стекала тоненькая ниточка слюны. Слышалось тихое сопение – девушка спала. Лайка про себя невольно поразилась: это как же нужно измотаться и устать, чтобы заснуть или хотя б забыться, находясь в таком положении! Она припомнила, как ей самой иной раз по целому часу приходилось «ездить» на таком же «деревянном пони». Ощущения были своеобразные. Сначала – только возбуждение и боль от перенапряжённых мышц, но вскоре лёгкое неудобство сменялось всё усиливающимся давлением снизу, от которого рабыне непрерывно приходилось напрягаться и расслабляться. Острый верхний край бревна впивался в киску, в самое нежное место между губками, и чтобы хоть чуть-чуть избегнуть боли, девушке приходилось изо всех сил напрягать мышцы бёдер, приподнимая тело. Но выдержать долго в таком положении тоже было невозможно, рано или поздно ноги уставали, «крыша» была скользкой и крутой, и девушка бессильно опускалась вниз – а снизу её уже поджидала острая грань бревна, и всё начиналось с начала. Обычно рабыне оставляли некоторую свободу движений, и можно было выбирать – отдать на растерзание проклятой деревяшке щёлку между ягодицами, промежность или киску, но совершенно избегнуть пытки было невозможно. Постоянное напряжение-расслабление могло довести пленницу до совершенно бешеного оргазма, смешанного с болью так, что невозможно было понять, где кончается мучение и начинается удовольствие. После такой «процедуры» до влагалища и губок полдня нельзя было дотронуться без стона. Это была изощрённая, тонкая, мучительно сладкая пытка, которую изобрели где-то на востоке. Лайка не привыкла к ней, но думала, что даже тренируйся она год или два, всё равно бы не смогла привыкнуть, и уж тем более уснуть.

Однако подойдя к спящей девушке ближе, она выяснила, что всё далеко не так страшно, как ей показалось вначале. На «крышу», девушке под попку было подложено что-то вроде кожаного седла для верховой езды, правда, много меньше по размерам, уже, и, конечно, без стремян. Согнутые в коленях ноги пленницы были заведены назад, и цепь, переброшенная через бревно, обеспечивала им относительную поддержку. Руки девушки были раскинуты в стороны, как два крыла, и привязаны в локтях на распорке, насколько позволяла цепь наручников. Наручников было две пары: одна – на запястьях, и вторая – повыше локтей. Браслеты были кожаные, их туго натянутые цепи тоже находились за спиной. Торс и талию девушки поддерживал плотный резиновый корсет. Пожалуй, рассудила Анжелика, в таком положении был даже относительный комфорт. Правда, наклонившись пониже, она разглядела два массивных латексных стержня, установленных вертикально на поверхности «седла» – дильдо и батт-плаг, до основания вошедшие пленнице в оба её нижних отверстия. Чёрная, кожаная, в заклёпках от декоративных гвоздиков поверхность «седла» блестела от потёков медленно сочащейся смазки. «Да… – подумалось Лайке, – с такими причиндалами не очень-то поёрзаешь… Неужели она все ночи проводит в таком положении? Ничего себе, ириска… Что же это получается? Если я – рабыня, то кто же она?…»
«Деревянная лошадка» помещалась в углу. Стена слева от пленницы была смежной с камерой Лайки, и правая рука распятой девушки почти касалась её. Лайка наклонилась, рассматривая руки девушки. Пальцы были выпачканы в побелке. Последние сомнения рассеялись – перестукивалась она именно с ней. Придерживая свои цепи, она зашла с другой стороны, наклонилась, силясь прочитать в неверном свете красной лампочки, что написано на ошейнике. Сощурилась. Перечитала ещё раз. Спереди на широкой стальной полоске крупными буквами было выгравировано имя – «Kukla».

А рядом ещё надпись: «Беглая».

И ещё одна: «На 10 лет».

Лайка похолодела. Машинально потрогала свой ошейник. Цепь ручных кандалов чуть слышно щёлкнула. Некоторое время Лайка колебалась, потом, придерживая цепи, осторожно дотронулась до пленницы. Та не отреагировала. Анжелика погладила её по тугой резиновой щеке, снова зашла с другой стороны, ощупала шлем сзади, нашла шнуровку и осторожно принялась её распутывать. Когда она дошла до середины, раздалось мычание и тихий стон – девушка начала просыпаться.

– Тихо, – прошептала ей Лайка, наклонившись к самой голове девчонки, туда, где под резиной угадывалось аккуратное девичье ушко. – Тихо, тихо, солнышко… Это я. Я. Лика.

Она ослабила шнуровку на четырёх последних дырочках, высвободила нижние края маски из-под железного ошейника и потянула латекс вниз и вперёд. На руки ей посыпались ярко-рыжие пряди волос, прятавшиеся под резиной. Девушка замычала, затрясла головой и бросила на Лайку из-под маски умоляющий взгляд. Подняла брови и показала взглядом куда-то вниз. Лайка ничего не поняла, но на всякий случай осторожно натянула маску обратно и принялась возиться с кляпом. Через пару мгновений выяснилось, в чём дело – кляп был надувной и заполнял рот пленницы до отказа, вытащить его просто так было просто невозможно. Нащупав клапан, Лайка надавила на него, воздух с шипением вышел, маска соскользнула, и взору Лайки предстало измождённое девичье лицо – немного потное и не накрашенное, но всё равно очень привлекательное. Девушка смотрела на неё, жевала губы, шумно дышала и молчала, и Лайка решилась заговорить первой.

– Здравствуй, – сказала она. – Это ты со мной перестукивалась?

Та кивнула и гулко сглотнула. Челюсть у неё, видимо, занемела так, что говорить она пока не могла. Лайка повертела в руках снятый с девушки резиновый капюшон. Толстая, литая резиновая маска была выполнена в точности по форме девичьей головы и лица, и ещё хранила тепло её кожи и запах её пота. В ней не было ни прорезей для глаз, ни дырок для ушей, только два отверстия для ноздрей с коротенькими трубочками, которые вставлялись в нос. Лайка вывернула маску наизнанку, и в ладони у неё оказался кляп – продолговатая резиновая груша, полая внутри и вся усаженная толстыми короткими резиновыми бугорками. Когда эта штука надувалась, невозможно было даже пошевелить языком, не то чтобы что-нибудь сказать. Изнутри в кляпе было маленькое, армированное латексом отверстие – сток для слюны. Напротив ушей внутри торчали силиконовые пробки берушей. Низ маски – воротник и прочее – представлял собой высокий шейный корсет. Идеальная клетка для головы.

– Тебя зовут «Кукла»? – спросила она, не зная, с чего начать.

– Угу, – кивнула девушка и повела руками. Облизала пересохшие губы. – Зачем… Зачем ты пришла? Чего ты хочешь?

Говорила она всё ещё с трудом.

– Это ты должна рассказать, зачем ты мне стучала, – возразила Анжелика. – Я из-за тебя стащила ключ, сбежала из камеры… Если меня поймают, то отхлестают так, что я неделю не сяду. Ты давно здесь?

– Давно, – сказала девушка и отвернулась. – Тебе и не снилось, как давно… О чём тебе рассказать?

– Я могу тебе чем-то помочь?

– Ты? – усмехнулась та. – Да ты и себе-то помочь не можешь. Ты заперла дверь?

– Нет…

– Вот дура! – рассердилась та. – Запри сейчас же. Только осторожней, не греми так железками, а то услышат.

Лайка подчинилась.

– «Лайка», – прочитала девушка у Анжелики на ошейнике, когда она вернулась. – Как тебя звали раньше?

– Лика. То есть, Анжелика.

– Повезло. А меня… Впрочем, – она помотала головой, – это не важно. Я уже и не помню, когда меня в последний раз называли по имени.

– А тебе, что, не хочется?

– Нет смысла. Всё равно мы, наверное, больше не увидимся.

– Почему ты так говоришь?

– Просто хочу, чтоб ты уяснила, что ты здесь делаешь.

– Не поняла… – нахмурилась Лайка.

– Потом поймёшь, – девушка глубоко вздохнула, помолчала, звякнула цепями и вдруг неожиданно спросила: – У тебя родители были?

– Были…

– А у меня не было, – сказала девушка и, увидев удивление в глаза подруги, пояснила: – Я детдомовская. Чего уставилась? Ты знаешь, что такое вырасти в детском доме? Вижу: не знаешь… Так вот, я тебе скажу. Это когда тебя никто не любит, когда ты совсем-совсем никому не нужна. Все только делают вид. Пока ты маленькая, ещё ничего. И только когда приходят люди, чтобы выбрать себе ребёнка, всем заглядываешь в глаза. Потом перестаёшь заглядывать и только молчишь. Молчишь, молчишь… Там все молчат. Не потому, что не умеют говорить, а потому, что не хотят, это им не нужно. Я всё детство промечтала, чтоб меня хоть кто-то взял к себе. Сначала – чтобы мама, которой я так и не увидела, потом – родственники, а потом – хоть кто-нибудь, лишь бы взял. Хоть дочкой, хоть падчерицей, хоть племянницей. Хоть прислугой, хоть рабыней, хоть собачкой в конуру! А только штука в том, что всё равно никто за тобой не придёт, сколько ни заглядывай людям в глаза. А когда вырастаешь – на, вот тебе паспорт, вот тебе аттестат – иди, куда хочешь. И вернуться некуда. Ты вот, к маме всегда можешь прийти, а мне идти было некуда. А потом… потом я встретила того парня.

– Он привёл тебя сюда?

– Не сразу. Сначала… ну, просто встречались. Потом он предложил сыграть в игру. Сама понимаешь, в какую. А я согласилась, надела ошейник – и просто голову потеряла. Мне впервые в этой жизни было спокойно и легко, я впервые чувствовала себя кому-то нужной. Понимаешь? Нужной! Я была обычной девчонкой, думала, что он меня любит, верила ему, как себе, но он меня кинул. Бросил, как щенка. А я осталась одна. Год думала – утоплюсь или веняки попилю, потом прошло. У меня же нет родителей, чтобы прийти поплакаться, а друзьям пофиг. Да и не было у меня друзей… В детдоме со всеми собачишься, а после всё равно не доверяешь никому. А мне уже всё это было необходимо – чтоб меня держали на цепи.

– И ты пришла сюда?

– Сюда так просто не придёшь, – снова усмехнулась она. – Но я добилась. Пробралась. В ногах валялась, умоляла. Мне было всё равно, я хотела даже не секса или рабства – я просто хотела принадлежать, понимаешь? Быть нужной. Мы поехали к нотариусу, я подписала стандартный контракт рабыни, на два года. Чего смотришь? Такие тоже бывают. Подписала, да. Но что-то во мне сломалось. Сперва всё было как во сне, как будто всё вернулось. Я была сама не своя. Трахалась, трахалась… Латекс, цепи, рабство – всё это, конечно, было классно, но… уже как-то не так. А потом я влюбилась.

– Влюбилась?

– Ты что, глухая? – фыркнула девчонка (Анжелика всё никак не могла в душе решиться называть её «Куклой», даже про себя). – Да, влюбилась, как девчонка! Чёрт, да я и была девчонкой – мне тогда едва стукнуло двадцать. А он был посетитель, клиент, один из тех, кто сюда приезжают расслабиться. У него была жена и двое детей, он был бизнесмен. Я из кожи вон лезла, чтоб привлечь его внимание, всё делала, чтоб он только глянул на меня. Стелилась под него, как дура, каждое его слово ловила. Сама знаешь – мужикам ведь чаще всего пофиг, что чувствует баба, только бы в рот смотрела. А я кто? Я и вовсе ниже проститутки – цепная шлюха, соска, девушка-рабыня для услуг… Сама решилась, сама выбрала, сама пришла, таких ни о чём не спрашивают.

– Я не понимаю, – нахмурилась Лайка. – Почему ты просто не нашла тогда какого-нибудь парня, чтоб играться с ним, спокойно жить и трахаться?

– А ты почему не нашла? – парировала та. Лайка промолчала. – Вот и молчи. Мне было страшно, а потом стало пофигу. Пока я не встретила ЕГО. И знаешь, что? Я добилась своего. Он потерял голову, запал на меня. Стал приезжать чаще. Только он же – что? Он же не думал, что я захочу чего-то большего. Так… приезжал расслабиться, пусть даже и к любимой шлюшке. А я-то вообразила, что у нас получится, что у нас всё будет хорошо. И однажды я сбежала! Меня не стали искать – в принципе, вольнонаёмных не так уж и серьёзно держат, просто потом явились бы, содрали неустойку, и всё. Подумаешь, тысяч десять… Только ни фига у меня не вышло. Одно дела – цепная рабыня, к которой можно заявиться раз в неделю и ни о чём потом не думать, и совсем другое – постоянная подруга. Он помирился с женой, а меня не пустил на порог. Прогнал. Для него была важней семья и карьера. А девочку для игр, наверное, нашёл себе другую. Только мне бы, дуре, успокоиться, а я решила: всё равно его добьюсь. И решила его шантажировать. Пришла к жене, к конкурентам, рассказала всё. А он был известный, лез во власть, я могла бы накопать на него сумасшедший компромат. Мы встречались у меня на квартире, у меня были видеозаписи, фотографии… Только я не знала, с кем связалась. Сперва меня подкараулили в подъезде четверо ублюдков, избили, изнасиловали так, чтоб не осталось следов, и пригрозили, что убьют, если ещё раз дёрнусь. Потом за меня взялась милиция. По суду отняли квартиру. И мне стало всё пофигу. Я осталась одна. Долг на меня повесили страшный, я всё продала… Это вам, обычным людям, есть к кому в таких случаях обратиться, а я же детдомовская, я тогда была уже совсем-совсем одна. Потом встретила на улице знакомого охранника, который здесь работал, слово за слово – разговорились, я разревелась и всё ему рассказала. Мы никогда не плачем, но мне было ТАК херово! Я сказала, что жить больше не хочу. А он сказал, что попробует замолвить словечко, чтоб меня взяли обратно, только за такую сумму работа будет грязнее, чем раньше. Я пошла. Мне как-то всё уже по барабану стало. Сначала, когда были постоянные клиенты, ничего ещё, терпимо. А потом… Как-то я сильно провинилась. Однажды этот заявился… Первый мой, с дружками. Я отказалась их обслуживать. Ревела, умоляла, царапалась. Меня выдрали и всё равно отдали им, так я так билась, что кому-то из них чуть хрен не откусила, думала – может, прогонят, или, на худой конец, убьют. Не убили. Запечатали в армированный латекс, со вставками – есть у них такая штука, чтоб ты не могла рук-ног согнуть и рта закрыть – и месяц использовали как секс-куклу. Выпускали два раза в сутки – помыться и в туалет сходить, кормили через трубку, трахали во все дыры, я даже не всегда видеть могла, кто… Я возненавидела весь свет и опять решила бежать. Я же ещё молодая, я могла начать всё с начала. Девчонки с воли говорили, что нравы в стране сильно изменились… Но меня поймали, а я ведь уже не была прежней «вольняшкой». Я даже покончить с собой пыталась, так меня заковали в укороченные кандалы – на таких не повесишься. Видишь, какая я стала…

– Ты очень красивая, – с оторопью в голосе сказала Анжелика.

– Красивая… – хмыкнула та. – Как корова сивая.

– Нет, правда, – заверила её Лайка. – Я… Я не знаю, что сказать.

– Ты в первый раз здесь? Впрочем, что я спрашиваю – у тебя ж ошейник чистый… Ты «вольняшка»?

– Нет. Меня друг сюда привёз.

– Друг? Счастливая, – вздохнула та. – Только один парень. Он тебя любит?

– Я… Я не знаю.

– Ну, хотя бы воспитывает?

– Да…

– Счастливая, – повторила та.

– А разве тебе так же нельзя?

– Да кто теперь меня возьмёт… – горько сказала она. – Один раз уже было, больше не дадут. Без денег меня теперь не отпустят, а я больше ни копейки здесь не заработаю. Даже если клятву дам, всё равно мне больше не поверят. Побоятся, что стукну властям. Днём я качаю воду или что-нибудь перевожу – уголь для каминов, опилки, удобрения… Наверное, меня скоро снова отправят в шахту, к тем проблемным, безнадёжным, которые там навсегда. Поэтому я и сказала, что мы с тобой, наверное, больше не увидимся. Осточертело всё. Освободить бы ноги, слезть с этого козла – башку бы себе об стену разбила… Они, наверное, на это и надеятся.

– Подожди, – Анжелика попробовала открыть замки её цепей своим ключом и потерпела неудачу: – Н-нет, не подходит…

– Зря стараешься. Да и куда ты меня поведёшь? Нет, я уже насовсем здесь.

– Но неужели же ничего нельзя сделать? – Лайка присела перед девушкой и вытерла слёзы, текущие у той по щекам. – Я здесь недавно разговаривала с одной девушкой, которая рабыня с детства. Знаешь, она даже довольна. Носит ошейник, кандалы, работает на шахте или бегает в тележке, как пони. Говорит, что родилась здесь и никогда не была свободной.

– А, Поняшка. Знаю её. Всякое бывает, – девушка шмыгнула носом и попыталась пожать плечами. – Наверное, она никогда не любила по-настоящему. А может, просто притворяется.

– Да ну, притворяется… – засомневалсь Лайка. – У неё кандалы запаяны, я сама видела. Цельные, как обручальное колечко. Говорит, что их ей ещё маленькой надели.

– Врёт. У меня тоже запаяны, и что? – та позвенела железом. – Это же просто – надевают тебе на руку терморукав из асбеста – и заваривают браслет, потом полируют. Не так уж сложно, только долго. И дорого.

– А ошейник? – опешила Лайка.

– Да так же. Страшно, но не больно. Потом машинкой отполируют и – гуляй, привыкай к новой жизни. Смешная… Не верь никому. Тебя просто натаскивают, чтоб обслуживать клиентов. Это же публичный дом. Бордель для садомазохистов. Не дай бог встретишь в клиентах какого-нибудь политика, после тебя уже не выпустят. А играть в это ты можешь и дома – парней в Теме больше, чем девок, так что найдёшь единомышленника… Так что ты беги отсюда. Уходи, как только сможешь. Отпустят на денёк подумать – убегай.

– Да куда же я побегу, одна, закованная?

– Откуда я знаю? Тормознёшь машину, если повезёт – помогут снять железки. Если не повезёт – отвезут в больницу или ещё куда-нибудь. Там всё равно помогут.

– А если я… не хочу?

– Ну, тогда ты и впрямь дурища. Привыкнешь и не сможешь по-другому! А здесь знаешь, какие порядки! Если ты задумаешь остаться, или уйдёшь, а потом вернёшься, тебе предложат более жёсткие условия. А это такая штука, что остановиться уже сложно. Были простые цепи, станут тяжёлые. Были браслеты в четыре сантиметра шириной, станут как у меня – в семь. Был латекс, станет грубый латекс – толстый и тяжёлый. Получишь и татуировку, и клеймо на попку, и локтевые цепи, и колечки на соски, и цепочку на колечки… И это не предел. Ты не представляешь, что можно сделать с человеком, если захотеть. Вон, посмотри, – она мотнула головой, указывая куда-то за спину: – У меня корсет армированный и заклеенный – его нельзя снять, даже если захочешь. Ослабить можно, но снять – только если разрезать. Ты что, хочешь так же?

Лайка поколебалась.

– Хочу, – неожиданно для себя, как зачарованная, сказала она. – И цепи такие же хочу, и латекс. И вообще: пусть ОН что угодно со мной делает, только… только пусть не отпускает. Здесь или в другом месте – мне всё равно.

– Вот дурочка. В том-то и дело, что НЕ ОН будет с тобой всё это делать. Ты одинокая была? Сколько тебе лет?

– Двадцать семь.

– Почти тридцать, – задумчиво проговорила девушка. – Последний шанс… Да. Тогда понятно… Только помни, что любовь никогда не бывает вечной.

Внезапно она вскинулась.

– Что это? Ты слышишь?

Откуда-то явно доносился шум шагов. Лайка похолодела. Девушка тоже забеспокоилась.

– Скорее надень шлем обратно, – нервно зашептала она. – Хотя б чтоб издалека не догадались! И сразу прячься в ящик. Не бойся, не задохнёшься – это контейнер для перевозки рабов… Ну! Давай!

Дрожащими руками Лайка натянула резиновую маску обратно девушке на голову, кое-как пристроила на место кляп и затянула шнуровку. Непослушные рыжие пряди лезли из-под маски во все стороны. Накачать кляп не было времени – шаги в коридоре звучали уже совсем близко. Изо всех сил стараясь не греметь цепями, Лайка добралась до ящика и распахнула дверцу. Внутри оказалось тесно, только-только чтобы разместиться на коленях, пригнувши голову. Через стену было слышно, как открылась дверь соседней камеры – её, Анжеликиной, Лайкиной камеры. Времени раздумывать больше не было, девушка влезла внутрь и попыталась прикрыть за собой дверцу. Сделать это оказалось нелегко. Специальные колодки – деревяшки с выемками – поддерживали перевозимой внутри рабыне голову, руки-ноги, талию, но одновременно и мешали пленнице двигаться. Мешали цепи, корсет не позволял как следует согнуться. Кое-как, действуя буквально кончиками пальцев, Лайка притворила дверцу и затихла. И как раз вовремя: не обнаружив в её комнате никого, пришедший направился в соседнюю камеру.

Скрипнула дверь. Шаги прозвучали совсем рядом и остановились возле ящика. Сквозь маленькие отверстия, проделанные в стенах для вентиляции, Лайка могла видеть стройные женские ноги, затянутые в латексные чулки. «Эльвира!» – с замиранием сердца догадалась она.

В следующую секунду заскрипела дверца ящика.

– Так-так, – удовлетворённо сказала надсмотрщица, глядя сверху вниз на сложенную в три погибели Лайку. – Что тут у нас? Непослушной сучке сегодня не спится, и она решила прогуляться? Где ты раздобыла ключ, маленькая негодница?

– Я… – сдавленно пискнула Лайка. – Госпожа Эльвира, пожалуйста…

– Отвечай!

– Я… нашла.

– Нашла? Какая чушь!

– Нет, правда!

– Хорошо, я с этим разберусь, и с этой глупой Куклой тоже… Где он?

– Вот… – Лайка протянула ключ. – Простите меня, госпожа!

– Давай его сюда. О, чёрт! Проклятая неряха, где ж ты его прятала?! Это тебе дорого обойдётся! Ладно, поговорим об этом завтра или, лучше – ПОСЛЕзавтра. А пока посиди здесь и подумай над своим поведением! – Она схватила ключ, повесила его на пояс и сняла взамен оттуда же резиновый шар кляпа. Нагнулась и взяла рабыню за волосы.

– Ну-ка, поверни голову!

– Госп…

– Поверни голову, шлюха!!!
Упругая пощёчина обожгла девушке лицо. От унижения и резкой, обжигающей боли, по щекам побежали слёзы. Лайка торопливо повернула голову, открыла рот и приняла в себя упругий шарик. Сбруйка плотно обхватила голову, ремешок затянулся, на затылке щёлкнул замочек. Пару мгновений старшая рабыня удовлетворённо глядела на Лайку, поигрывая ключом на поясе, затем пригнула ей голову, заставляя девушку вложить ноги, руки и шею в нужные вырезы колодок, опустила запорную доску, затем с грохотом захлопнула дверцу ящика и заперла его снаружи на замок. Потом ящик сотряс удар – это Эльвира пнула его ногой и опрокинула набок. Лайка не сразу сообразила, что падает, и от неожиданности ударилась плечом и протестующе замычала. Простучали каблуки, хлопнула дверь камеры, и рабыни снова остались одни.
Запертая в своей тесной маленькой тюрьме, по-прежнему в корсете, в кандалах с кляпом во рту, Лайка медленно возвращалась к действительности. Левая щека горела. Изредка снаружи доносилось лёгкое пощёлкивание цепей – это Кукла время от времени пыталась переменить позу. Левая щека Лайки горела, кляп распирал челюсти, кожаные ремешки натирали уголки рта и лицо. Из-за тесноты корсета и неудобной позы дышать приходилось быстро и неглубоко. Мышцы скоро заныли, потом задеревенели. Пространства внутри ящика было мало, но лежать оказалось легче, чем сидеть. Эльвира в некотором роде облегчила девушке её участь. Лайка долго ёрзала, возилась, но потом усталость взяла верх, и она погрузилась в сон.

[Kalina]

- 11 –
Отсутствие выбора


Побудка была ранней и, если так можно выразиться, «ранящей» – Эльвира заявилась ни свет ни заря и принесла с собою плеть-«резинку» – разогреть рабыне попку. Ящик, пока девушка спала, отбуксировали в её комнату. Наказание с утра – это было что-то новенькое, но удивляться после вчерашнего Лайка уже разучилась. Она буквально вывалилась из проклятого ящика, приподнялась на колени, выпрямилась, насколько ей это позволили затёкшие суставы, и торопливо поклонилась. Нежно-розовый ночной корсет из латекса с плавными, «щадящими» формами, в котором ей отныне надлежало спать всегда, упруго, ненавязчиво облегал девичье тело, хотя кожа под ним слегка чесалась.
Эльвира сегодня была одета в нечто невообразимое. То был костюмчик Арлекина – зелёно-жёлтый латексный кэтсьют с тугим корсетом, блестящий, облегающий крепкое тело молодой женщины с головы до пят, словно вторая кожа. Орнамент на этом «трико» располагался ромбами, широкий пояс, шлем и высоченные сапожки были туго зашнурованы и частым образом проклёпаны по обшлагам и отворотам. Левый сапожок был зелёным, правый – жёлтым, перчатки же наоборот: левая – жёлтая, правая – зелёная. Шлем, а точней – колпак с двумя бубенчиками, тоже был двухцветным, в отверстия справа и слева выбивались «конские хвостики» чёрных волос. Открытыми у девушки оставались только попка и лицо – и там, и тут «окошки» были вырезаны в виде сердечка, на выдающемся мыске которого тоже висел и звякал серебристый колокольчик – на лбу и в ямке между ягодицами. Стоил подобный наряд, должно быть, умопомрачительно дорого. Сверкающий ошейник девушки смотрелся на таком жёлто-зелёном фоне просто потрясающе и тоже был украшен колокольчиком. Лайка в который раз поразилась, как её наставнице удаётся одеваться с таким безупречным вкусом и в то же время – с такой бьющей наповал эротичностью. Пожалуй, в этом у неё стоило поучиться.

– Вставайте, спящая красавица, – шутовски раскланялась Эльвира, благо костюмчик провоцировал подобную игру. Звякнули бубенчики, – сегодня вам предстоит серьёзный разговор, а для этого ваша головка должна быть ясной. Сейчас я вас растормошу.
Слава богу, обошлось без кляпа. Старшая рабыня неторопливо, с явным удовольствием приковала девушку «козлом», похлопала ягодицы ладошкой, потом отошла и отвесила ей сорок полновесных ударов по откляченной попке. Лайка вертелась и после второго или третьего уже орала не переставая, но когда всё кончилось, опять почувствовала какое-то сказочное наслаждение затишьем после бури. От попки вверх и вниз по всему телу девушки разливалось тепло. Эльвира неторопливо осмотрела её и отправила умываться.
– Двадцать пять приседаний и – в ванну, – скомандовала она. – Быстро умывайся, и приводи себя в порядок.

Стоять и таращить глаза запрещалось – можно было схлопотать новое наказание. Грохоча цепями, Лайка встала на колени, пробормотала слова благодарности, подождала, пока старшая рабыня не поможет ей расшнуровать корсет, и сразу побежала мыться. Тёплая вода расслабила, но нежиться в ванной долго было нельзя. Попка гудела, как колокол после набата. Девушка растёрлась полотенцем, повертелась перед зеркалом, потрогала ошейник. Задумалась.

Эльвира сказала, что сегодня Лайке придётся «серьёзный разговор». Что это могло означать? Быть может, сегодня Макс потребует придумать что-нибудь, особо извращённое? При мысли об этом Лайка почувствовала, что её киска потеплела и увлажнилась, и поспешила обратно в свою комнату.

Эльвира помогла ей высушить волосы и слегка накраситься, заставила выпить чашку крепчайшего кофе без сахара, и подобрала подходящий костюм. Сегодня девушку одели в тон её наставнице – полупрозрачный ярко-жёлтый латексный комплект из трусиков с высокой талией и пояска, такие же перчатки до локтей, чулки, тугой корсет с открытой грудью, сжавший талию в уже привычные, даже приятные, упругие тиски, и короткий изумрудный сарафанчик с жилеткой, как у одалиски. Сочетание получилось необычное и волнующее. Жёлтый цвет дразнил и возбуждал, зелёный – успокаивал, а там, где сквозь один слой латекса проглядывал другой, их общий цвет казался синим. Жилетка была без застёжек и всё время распахивалась, открывая тоненький зелёный латекс, под которым топорщились острые холмики грудей. Подол находился так высоко, что виднелись не только туго натянутые струны подвязок и соблазнительные краешки чулок, но даже низ резиновых трусишек. Всё, это, казалось, с девушки вот-вот спадёт. Всё обильно смазали полиролем. Ноги её остались босыми, если не считать чулок.

– Ну, пошли, – скомандовала старшая рабыня и подтолкнула девушку к двери.

Громыхая кандалами, Лайка двинулась по коридору в комнату своего Хозяина.

Максим был у себя – ждал в комнате, просматривая видео. Войдя, рабыня опустилась на колени, поздоровалась и терпеливо стала ждать, когда Хозяин обратит на неё внимание. На экране было что-то эротическое, слышались удары плётки, стоны, звон цепей. Девушка сидела, не смея поднять глаза. Попка после утреннего «разогрева» всё ещё напоминала о себе; девушка чувствовала жар, идущий снизу. Это возбуждало и в то же время мешало сосредоточиться. Мысли разбегались как тараканы от лампочки.

– Встань, – наконец сказал Максим. Лайка подчинилась.

– Подойди сюда.

Она послушно подошла.

– Посмотри на экран.

В телевизоре двое полуобнажённых парней вовсю трудились над девушкой. Девица была рослая, блондинистая, полногрудая, прикованная за ошейник к полу на короткой цепочке. На ногах и на руках её звенели кандалы, задница была красной и распухшей. Чуть поодаль в кадре можно было разглядеть решётчатую дверь.

– Что ты видишь? – последовал вопрос.

Лайка сглотнула.

– Двое мужчин воспитывают рабыню, Хозяин, – сказала она.

Макс улыбнулся.

– Хорошо, что не сказала: «девушку», – заметил он. – Я хочу, чтоб ты оделась.

Лайка опять сглотнула. Ошейник на ней тяжело шевельнулся.

– Я одета, Господин, – сказала она.

– Я хочу, чтобы ты оделась для прогулки. – Максим подошёл к гардеробу, распахнул его и вынул оттуда жёлтую накидку и полусапожки на шнуровке, с острыми носками, почти пуанты, только на высоком каблуке. Бросил всё это Лайке.

– Надень. На улице дождь.

– Слушаюсь, господин.

Сапожки тоже оказались из полупрозрачного толстого латекса, и совсем без подошв. Аккуратно одев их под браслеты и зашнуровав, Лайка с изумлением и страхом обнаружила, что может теперь передвигаться только на носочках, короткими шажками, словно балерина на пуантах. Стопа была изогнута и запрессована в колодку, а невероятно высокий каблук удерживал ногу в таком положении. Цепи кандалов теперь то и дело смещали центр тяжести, стоять неподвижно в них было почти невозможно – приходилось всё время переступать, чтобы удерживать равновесие. Полупрозрачный латексный дождевичок висел свободными складками. Это радовало: под облегающей резиной тело быстро теряет тепло, так пусть лучше будет несколько слоёв. Девушка вздохнула, набросила капюшон и потупилась в ожидании, по-монашески сложив руки на животе.

Максим критически оглядел девушку со всех сторон и кивнул:

– Хорошо. Пойдём.

– Хозяин не возьмёт меня на поводок? – с надеждой спросила Лайка.

– На улице, – коротко бросил тот. – Пока держи сама.

Лайка подобрала цепь и, семеня на высоченных каблуках, двинулась за Максимом. На душе у неё было тревожно, но она попыталась прогнать эту неясную тревогу, хотя понимала: что-то случилось.

Они вышли. Охранник у двери не обратил на них никакого внимания.

Снаружи и вправду было пасмурно. Низкое небо закрывали серые облака, сыпал дождь; Лайка слышала, как он стучит по её капюшону, по асфальту, по чернеющей листве. В лужах разбегались мелкие круги, прозрачный латекс усеяли капельки. Максим с хлопком раскрыл зонт и неторопливо двинулся по асфальтовой дорожке, уходящей в заросли высоких старых сосен. Оглянулся и дал знак рабыне держаться рядом. Лика сглотнула и послушно засеменила следом. Цепи мелодично позвякивали при каждом шаге, в осенней стылой тишине этот звук показался девушке необычайно чистым и грустным. Она поймала себя на том, что ей хочется опуститься на четвереньки, и чтоб Хозяин взял её на поводок. Раньше такие мысли показались бы ей странными и нелепыми, но сейчас она воспринимал это как нечто, само собой разумеющееся. Может быть, тому были причиной непривычные сапожки, а может, цепочка от ошейника, собранная в стылый ком, который она вынуждена была нести в руке. Её шатало. Макс шёл рядом, и временами, как галантный кавалер, протягивал ей руку, чтоб помочь переступить через очередную большую лужу.

«Дин-дон, бряц-бряц, шлёп-шлёп», – так они прошли по дорожке до конца, миновали мостик и достигли беседки. Той самой, где летом Лайка – тогда ещё Лика – задремала в ожидании Хозяина и вторично повстречала дядьку-кузнеца.

«Оказывается, лето уже прошло, – неожиданно для себя подумала девушка. – Как быстро… я почти и не заметила». Хотя было не слишком холодно, ветер и дождь уносили тепло. Время от времени, случайно касаясь себя рукой, затянутой в перчатку, Лайка ощущала под двумя-тремя слоями латекса тёплую упругость собственного тела и невольно вздрагивала. Ей вдруг дико захотелось, чтоб Максим прямо сейчас обнял её и крепко сжал – крепко-крепко, чтоб у неё перехватило дыхание, чтоб она всем телом ощутила его грубую мужскую хватку, тугость резины, натяжение цепей, жар его ладоней… Дыхание её невольно участилось, рёбра корсета врезались в бока. Она спотыкалась: цепи с их «переливающейся» тяжестью заставляли её быть внимательной и выверять каждый шаг. От ощущения надвигающейся беды Лайку ещё острее затопило чувство стыда и невыносимо сладкого счастья – счастья осознания собственной необходимости, радости принадлежности мужчине. Они были здесь одни, вокруг – никого, только липы и дождь. Могла ли она представить себе раньше, что её персональное счастье будет состоять из вот таких, ужасных в отдельности компонентов: неволи, унижения и боли, кандалов, цепей, тяжёлых, облепивших всё тело одежд, и, наконец, – неразделённой любви?

Хотя, нет: ещё из осени и дождя.

Или это правда, что минус на минус даёт плюс?..

Возле беседки Макс остановился.

– Нам надо поговорить, – сказал он.

– О чём поговорить, Хозяин? – с готовностью отозвалась Лайка.

– О тебе, – Максим сложил зонт и сел на скамейку. – Садись.

Лайка быстро и уже привычно опустилась перед ним на колени, немного замешкавшись из-за неудобной обуви. Максим нахмурился и помотал головой.

– Не туда. Сюда садись, – он похлопал по скамейке рядом с собой. – Не хватало ещё, чтобы ты простудилась.

Быстро и без возражений Лайка перебралась к нему. Сердце её колотилось.

– Я знаю, что ты была в ТОЙ комнате, – сказал Максим, помолчав. – Не возражай: Эльвира всё мне рассказала, у нас с ней нет тайн друг от друга. Ты видела ту девушку, Куклу, и говорила с ней. Говорила?

Лайка кивнула:

– Да, Хозяин.

Щёки её горели.

– Что она рассказала тебе? – спросил Максим. – Впрочем, это не важно… Сейчас я буду говорить с тобой не как с рабыней, а как с женщиной. Забудь об этих кандалах, забудь на время всё, что было. Ты же не дура, и сама уже всё поняла. Ну, или почти всё. Здесь не благотворительная организация для девочек и не пансионат для благородных девиц. А если и пансионат, то особый, закрытый. Если Кукла назвала его публичным домом, она почти права. Это действительно публичный дом, бордель. С одним отличием: здесь клиентам оказывают только определённого вида... услуги.

Максим говорил медленно, не глядя на девушку. Речь свою он, скорее всего, продумал заранее, но слова сочились из него медленно и трудно.

– Есть люди, которые мыслят по-другому, – говорил он. – Не так как все. Их не устраивают обычные отношения. В сексе… в любви они хотят быть ближе, чем обычные люди. Их не устраивают простые обещания и клятвы. Им нужно владеть и принадлежать. Не буду рассказывать тебе про садистов и мазохистов, хотя мы предпочитаем называть себя «доминанты» и «сабмиссивы». Если по-простому, то «дом» и «саб» (в твоём случае – «саба»). Ты понимаешь, о чём я?

Лайка кивнула.

– Хорошо. Так вот. Некогда… достаточно давно, ещё в начале девяностых, несколько людей решили, что хватит таиться и страдать поодиночке. Ты смотрела фильм «Мистический лес»? Смотрела? Так вот, тут было то же самое. Среди них было несколько влиятельных людей – бизнесменов, политиков, чинов из ФСБ, и даже отошедших от дел «братков». Это были мужчины, женщины… люди с сильной волей – и когда они нашли друг друга, то решили объединить усилия. Они подкупили, «подмазали» нужных людей, арендовали участок и создали закрытую от мира «колонию». Так появилась эта усадьба. Только не думай, что всё так плохо и тяжело, что мы преступники и нарушаем закон. Да, в первый раз многие попадают сюда так же, как ты. А я… Я здесь всего лишь «воспитатель». Тренер, если так можно сказать. Только не подумай чего: мы никого не держим силой. Мы подыскиваем… подбираем девочек по всей стране – таких, как ты: затурканных домохозяек, серых мышек, засидевшихся в девках, задавленных комплексами, брошенных жён и любовниц… даже вокзальных беспризорниц подбираем: им всё равно одна дорога – на панель или в тюрьму, а там сифилис или наркотики довершат дело. Понька, если хочешь знать, как раз такая беспризорница: ей было тринадцать, когда мы её подобрали в Казани, накормили, отмыли, привезли сюда и долго лечили девке почки и придатки. Совсем дистрофик была, токсикоманила… Да… Видела бы ты, как она орала и кидалась на охранников! Всех убить грозилась. А через восемь месяцев в ногах валялась, просила заковать её покрепче и оставить здесь навсегда. Часто сначала бывает, как у тебя, – все проходят этот путь: шок, непонимание, протесты, ужас, дёрганья… Но потом девяносто пять процентов женщин, что называется, «входят во вкус». У нас хороший психоаналитик – она почти не ошибается, когда мы рассматриваем очередную «кандидатуру». Не смотри на меня так: им всё равно ничего не светит на свободе: ни порядочной профессии, ни богатого мужа, ни влиятельных родственников у них нет. Это своего рода ломка. Ведь все вы, такие женщины – люди со сломанной судьбой. Она криво срослась, и нам, как хирургам, приходится сначала всё в вас ломать, прежде чем сложить как надо, чтоб оно потом нормально срослось. Это больно, но иначе не получается. И когда такая девочка проходит «начальный курс» – заковка, тренинг, дрессировка – ей предлагается на выбор уйти или остаться.

– Остаться? – машинально повторила Лайка.

– Да. Стандартный срок такого контракта – два года, как в армии. Если она решает остаться, то становится сексуальной рабыней на всё время пребывания здесь, если исключить какие-то чрезвычайные обстоятельства. Наши посетители, ты сама видела – люди небедные, у нас хороший врач, за девушками следят, но в остальном никаких поблажек: режим очень строгий, работать приходится много, в любое время дня и ночи. Никаких контактов с внешним миром, никаких ограничений: если приказали – делай, а будешь артачиться – заставим. Дисциплина железная. Хотя ничего невозможного или опасного мы не практикуем. А если кто-то из девушек хочет учиться чему-нибудь, мы выделяем время и приглашаем учителей – среди нашей клиентуры разные есть люди: учёные, даже профессора… Потом, когда закончится срок, контракта, они могут уйти. На их счёт начисляется неплохая сумма денег, поверь, действительно неплохая… некоторые даже открывают собственное дело. Но многие – больше половины, подписывают новый, повторный контракт. Им просто некуда идти.

Тут Максим умолк и о чём-то задумался. Дождь шуршал по крыше ротонды.

– Хозяин… – позвала его Лайка. – Я правильно понимаю, что я… должна выбрать?

Максим вздрогнул. Посмотрел на собеседницу и опустил глаза.

– К сожалению, нет, – медленно проговорил он. – Всё хуже. Я… то есть, мы…

Он ещё помолчал и закончил:

– Я не могу позволить тебе здесь остаться.

Лайку обдало жаром, потом холодом, и совсем не ветер с дождём были тому причиной. Всё у неё внутри сжалось, словно она падала с большой высоты, сердце сорвалось и покатилось под горку – ниже, ниже, пока не застряло тяжёлым ледяным комом где-то в животе. Ей даже показалось, она слышит звон разбитого льда.

– Почему? – вскрикнула она, верней, хотела крикнуть, но из горла вырвался только хриплый шёпот: – Почему?

Забывшись, она даже не прибавила положенное «Хозяин». Впрочем, Максим этого даже не заметил.

А Лайка уже не сдерживала слёз, они текли ручьём. Странно, если за день до того, запертая в вонючем бондажном ящике, избитая плетью, с заткнутым ртом, с руками в колодках, она думала, что уж скорей бы всё закончилось, и даже всерьёз рассматривала возможность будущего побега, то сейчас, когда её поставили перед фактом, что ей придётся уйти, она дико, невообразимо хотела остаться. Как было сказано про девушку Поняшку – «в ногах валяться, умолять» и всё такое прочее…

– Но почему, Хозяин? – она вскинула руки. – Ведь я хорошая рабыня! Я же хорошая? Скажите, Хозяин, ведь Лайка – хорошая рабыня? Я… я исправлюсь! Почему, почему я не могу остаться? Я нарушила правила, да? Я была любопытной? Пожалуйста, пожалуйста, накажите меня, посадите на хлеб и воду, закуйте в колодки, бейте, делайте что хотите… только простите! Я исправлюсь, я больше не буду!..

Максим покачал головой и виновато улыбнулся.

– Не в этом дело. Ты всё равно узнала бы об этом рано или поздно. Просто, понимаешь, отсюда можно уйти, но только один раз. И можно вернуться. Тоже только один раз. Мы же не убийцы, в самом деле… А та девушка… Кукла… она знала слишком много и решила, что сумеет… что имеет право отомстить нам. А знаешь, за что она мстила?

Лайка замотала головой так энергично, что зазвенели цепи.

– За любовь, – глядя ей в глаза, сказал Максим.

Лайка не нашлась, что на это ответить. Она уже начала понимать.

– Видишь ли, – продолжал тем временем Максим, – я же говорил уже, что я – всего лишь тренер. Воспитатель. Ты должна была быть одной из многих моих учениц. Потом тебе пришлось бы начать работать. Обслуживать клиентов. А ты… Мы ошиблись. Ты оказалась слишком привязчива, слишком предрасположена к мазохизму. Таким, как ты, нужен только один хозяин. Если тебя заставить спать со многими, служить всем, быть живой куклой… не игрушечной, а настоящей шлюхой… это тебя убьёт.

– Хозяин… – сбивчиво сказала Лайка, теребя в руках цепь от ошейника, как маленькая девочка мнёт и комкает передник. – Так вы хотите, чтоб я ушла, потому, что я вас… люблю, да? Но я… Я ведь действительно люблю вас, Хозяин! То есть, рабыня очень любит Вас! Но разве это плохо? И я… я понимаю, да… Но неужели нельзя сделать так, чтоб я… чтоб Рабыня Лайка была Вашей? Вы… не хотите меня? Я вам так безразлична?

Максим долго молчал, потом протянул руку, мягким движением убрал с головы девушки капюшон и погладил её по влажным волосам. Лайка задохнулась, вытянула шею, склонила голову и закрыла глаза, всем существом отдаваясь этой внезапной, неожиданной ласке. Она ничего не соображала. Сосочки её затвердели, между ног мгновенно сделалось горячо.

«Боже, не допусти, чтоб это сейчас кончилось, а то я с ума сойду!» – взмолилась она про себя, изо всех сил сжимая-разжимая бёдра. Набухшими, сразу ставшими чувствительными женскими губками она ощущала сквозь тонкий слой резины холодные жёсткие звенья цепи от ножных кандалов, идущей вверх, к корсету, ухватилась за неё и натянула как можно сильнее, раз уж нельзя было запустить пальчики прямиком между ножек. Какой-то необычный, тающий оргазм накрыл девушку с головой, она словно оказалась в мягком коконе вне времени, заполненном нагретым молоком. Латекс обнимал каждый сантиметр её тела, холодил и согревал одновременно, цепи тянули вниз, качались, мягко звеня, ошейник сдавливал, а мягкая рука – рука Хозяина – всё гладила и гладила её по волосам.

– Хозяин… – прошептала она. – О, Хозяин…

– Я слишком к тебе привязался, – мягко сказал Максим. – Прости.

С этими словами он подался вперёд, обнял её и прижался губами к её губам. Лайка застонала, ощутив во рту его язык, раскрылась, уронила цепь и подалась к нему, потянулась руками, путаясь в кандалах, попыталась закинуть ногу, а затем, то плача, то смеясь, содрогаясь в череде мельчайших сладких судорог, торопливо нашаривала молнию на кожаных хозяйских брюках («Боже, я просто сука… я такая сука… как хорошо… хорошо-то как…»), потом извлекала наружу тугой горячий стебель, с наслаждением вдыхала резкий запах возбуждённого мужского тела, от которого на холодном осеннем воздухе у неё сразу поплыла голова; и она ласкала его губами и пальцами, постоянно чувствуя хозяйские руки на спине и на затылке, а после этого, под стоны и срывающийся шёпот: «Ах ты, молодец… хорошо… хорошо…» вспоминала уроки, полученные в шахте, и ловила белые брызги, и по капле сцеживала горький мёд. И сапожки на пуантах, в которых было так трудно ходить, оказались очень кстати, чтоб сидеть на полу на коленях – не нужно было вытягивать носок. Лайка ничего не соображала. Одна её рука уже давно, помимо воли, заползла под дождевик и сарафанчик и бедокурила там, замешивая пряное крутое тесто из горячей плоти, женской смазочки, звенящего железа и скрипучего латекса. И она кончила столько раз, и погрузилась в эту сладкую пучину так глубоко, что не сразу обратила внимание, когда что-то маленькое укололо её сзади в шею – прямо над стальной полоской ошейника – и глаза стала заволакивать пелена. Мгновение спустя она почувствовала, что слабеет. И без того размытый дождём и слезами мир перед её глазами расплылся окончательно. Она ещё увидела лицо Максима, успела прошептать ему: «Люблю…», – и провалилась в глубокий и тяжёлый сон без сновидений.

[Kalina]

- 13 -

Пустота



В этот раз Лайка просыпалась долго и трудно. Левая рука побаливала, словно от ожога крапивой. Голова была тяжёлой, как с похмелья, хотя других симптомов не было – ни тошноты, ни головокружения, ни пакостного вкуса во рту… «Что ж такое? – сумрачно подумал она. – Давление, что ли, падает? Или, может, температура?» Она потянулась рукой потрогать лоб. Нормальный. Села, огляделась и вдруг поймала себя на странном ощущении.

ЧЕГО-ТО НЕ ХВАТАЛО.

Прошло секунд десять или пятнадцать, прежде чем девушка сообразила, чего.

НА НЕЙ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО КАНДАЛОВ.

Она резко села, осмотрелась и почувствовала, как перед глазами всё плывёт.

Пропали не только цепи. Исчез ошейник и корсет, пропала её латексная одежда. Но самое страшное – Лайка находилась ДОМА, в собственной малогабаритной однокомнатной квартире, на продавленном диване, облачённая в серую шерстяную юбку, тёплые колготки и мешковатый свитер собственной вязки, под которыми угадывались (вернее, ощущались) самые обыкновенные, хлопчатые трусики и лифчик. Как только Лайка это осознала, тело у неё начало чесаться, и собственная, некогда привычная одежда вдруг стала дико её раздражать. Она отбросила плед, рывком вскочила на ноги, едва при этом не упав, и начала раздеваться, снимая, а затем – буквально срывая с себя одну вещь за другой, и когда, заведя руки за спину, расстёгивала лифчик, обнаружила, что плачет.

– Нет… – как заведённая шептала она. – Нет, нет… Нет…

Слёзы катились у неё по щекам. Лайка уже не сознавала, что упала на диван – ничком и нагишом – и плачет, плачет, плачет, пряча мокрое лицо в ладонях… Что это с ней было? Что творилось ещё несколько часов назад? Это был сон? Видение? Нет, нет – это не могло быть сном!!! Всё было так ужасно и восхитительно, так ярко и так… так по-настоящему, что она ни на минуту не усомнилась в реальности произошедшего.

Через полчаса Лайка выплакалась. Постепенно отчаянье ушло. Боль притупилась. Она села и огляделась. Было тихо. На стенке тикали часы. Слышно было, как за стеной бормочет соседское радио, а снаружи, далеко внизу, проезжают машины. Хлюпая носом, девушка встала, вытерла глаза и, на цыпочках ступая по пушистому ковру, отправилась на поиски носового платка.

Был разгар дня – половина второго. Сквозь занавешенное окно в квартиру заглядывало осеннее солнце; в его лучах плясали пылинки. В квартире всё было по-прежнему – всё так же стояли книги на полках, всё так же светился зелёными цифрами дисплей на стареньком музыкальном центре, и только запахи влажности и пыли – запахи оставленного, давно не проветриваемого жилья подтверждали, что квартира действительно долгое время стояла пустая.

Повсюду валялись разбросанные предметы одежды, которые она с себя сорвала. Скомканный лифчик повис на антенне телевизора, колготки порвались. Лайка в задумчивости подобрала их и помяла в руках, поднесла к носу. Хорошие колготки, «Pompea» или «Filodoro», совершенно не ношенные… вот только чёрные.

А она никогда не покупала чёрных колготок.

Девушка снова огляделась. Как она сюда попала? Как умудрилась проспать момент, когда с неё снимали цепи, ведь это же не пустяки – сбить такие серьёзные заклёпки! Кто её одевал? Кто привёз? Как её подняли на пятый этаж? Почему соседи ничего не видели? Или это случилось ночью? Да, наверное, так оно и было. Друзья Максима привезли её ночью, открыли дверь, тихонько уложили на диван, укрыли пледом, погасили свет и оставили приходить в себя.

Проходя мимо шкафа, Лайка поймала краем глаза своё отражение в зеркале и остановилась.

Отражение тоже свидетельствовало, что случившееся ей не приснилось. Вместо обычного «учительского узла» на голове обнаружилось растрёпанное платиновое каре, и даже невооружённым глазом было заметно, как изменилась её фигурка – подтянулась грудь, уменьшилась талия, расправились плечи, выпрямилась спинка. На попке ещё можно было отыскать недавние царапинки и синяки, а погладив пальцами запястья и лодыжки, Лайка нащупала полоски загрубевшей кожи, как раз там, где раньше находились браслеты кандалов. Такая же полоска (разве только менее заметная) нашлась и на шее. Впрочем, если не присматриваться, ничего такого заметно не было. Но Лайка ещё раз убедилась, что всё случившееся ей не приснилось, а произошло на самом деле, и ей опять стало до ужаса тоскливо.

На шее сзади девушка нащупала странную болезненную припухлость – бугорок с точечкой засохшей крови посередине, как от комариного укуса.

Тут Лайка углядела в зеркале какое-то пятно у себя на левой руке, на плече, как раз там, где ощущалось жжение, машинально попыталась его оттереть и вдруг поняла, что это татуировка. Она повернулась так и эдак, и приблизилась, пытаясь рассмотреть её получше. Определённо раньше этой штуки не было. Рисунок был какой-то незнакомый – несколько угловатых изогнутых переплетающихся линий составляли узор, отдалённо похожий на птицу, только птицу странную. Размером татушка была со спичечный коробок. Стиль был незнакомый. Впрочем, Лайка слабо разбиралась во всех этих нюансах боди-арта. Она потёрла рисунок пальцем и убедилась, что это действительно тату, причём, недавно сделанное: кожа под ней была воспалённой и красной.

– Вот как… Хоть что-то оставили Лайке на память, – сказала она и вдруг поймала себя на мысли, что всё ещё зовёт себя Лайкой и говорит о себе в третьем лице. Ей стало грустно и немного смешно.

– Анжелика, – грустно сказала она своему отражению. – Поняла, дура? Лика ты, Лина, Анжела… Ох, мама… – она схватилась за лицо. – Придётся мне снова к этому привыкать…

На кухне Лайка нашла свои настольные электронные часы с будильником и календарём и посмотрела на дату: 29 сентября.

Итак, три месяца сексуального рабства закончились. Она была свободна. Но эта свобода была стократ горше неволи, в которой она пребывала ещё совсем недавно. И она со страхом поняла, что если из заключения она могла сбежать, то от свободы ей убежать в одиночку просто НЕ ПОЛУЧИТСЯ, а того, кто может ей помочь, рядом нет.

Больше в квартире не нашлось никакого следа чужого присутствия – ни вещей, ни рисунков, ни записки, ни каких-нибудь лишних денег. Клавиатура компьютера была в пыли. Не похоже было, чтоб его включали. Ключи от входной двери обнаружились в сумочке.

В ванной Лайка снова расплакалась и ревела до тех пор, пока не остыла вода.

Как бы то ни было, постепенно её жизнь вошла в привычную колею. Она позвонила родителям и Ларисе. Родители были рады её услышать: они беспокоились, но не очень – дочь давно жила самостоятельно. А вот подруга исчезла – телефон Ларисы не отвечал, а её двоюродная сестра сказала, что Ларисе предложили выгодную должность в другом городе, и она уехала. Первого числа Лика явилась на прежнюю свою работу. Коллеги с некоторым удивлением встретили перемену имиджа, и ненавязчиво поинтересовались, как прошёл отпуск. Лика отговорилась какой-то ерундой и намёками. Разговаривать об этом ей не хотелось. Впрочем, интерес подруг быстро прошёл, а платиновое каре по некотором размышлении она покрасила в привычный каштановый цвет.

Прошла неделя, и Лика почувствовала, как обывательское болото засасывает её обратно. Она отсиживала на работе положенные восемь часов, потом ехала домой, трясясь в переполненном троллейбусе, внутренне сжимаясь от такого количества людей вокруг – за время своего заключения она привыкла, что рядом с ней никого (или почти никого) нет. На улице с этим ещё как-то можно было справиться – она избегала встречных прохожих, а если за ней кто-то шёл, просто ускоряла шаги, но в транспорте ситуация порою становилась невыносимой. Долгое время Лика не могла привыкнуть к отсутствию тяжести на руках и ногах, давления корсета, её удивляло даже то, что она двигается бесшумно, ведь ещё совсем недавно любое её шевеление тут же отзывалось мягким перезвоном цепей. Её обычная, порывистая, почти мужская походка стала женственной и грациозной – она по-прежнему переставляла ноги с осторожностью, чтоб цепь не дай бог не рванула её за лодыжки, а выключая свет или снимая с полки книгу, поднимала сразу обе руки, так, будто они всё ещё скованы. Обычная одежда по-прежнему её раздражала, но с этим Анжеле удалось кое-как справиться, купив себе на все отпускные дорогущую шёлковую грацию и полдюжины таких же трусиков и сменив колготки на чулки и поясок.

Но хуже всего было ночами. Она долго ворочалась и не могла уснуть, лишённая привычной тугости латекса, давления корсета, тяжести оков, и у неё постоянно мёрзла шея. К тому же, как только её перестали наказывать плёткой, все ощущения притупились, стали серыми, повседневными (адреналина не хватало, что ли...). Пару раз она попробовала ласкать себя перед сном, но в первый раз ощутила что-то вроде бледного эха былых её «каторжных» оргазмов, а во второй и вовсе не ощутила ничего и потом проплакала полночи. Наступившие месячные прошли болезненно и неприятно. Ещё через две недели она побывала на дне рождения у подруги, повстречала там какого-то своего давнего знакомого, с которым ранее пару раз имела близость, и, поскольку он сейчас был один, решилась провести с ним ночь, от которой у неё остались самые бесцветные впечатления. Чувства умерли. Наступила апатия. В иные дни она была близка к тому, чтобы взять цепь, замок и приковать себя к придорожному столбу, под надписью «Кто-нибудь, возьмите меня!», но, слава богу, это был не более чем минутный порыв.

«Может, мне к врачу сходить?» – то и дело думала она, которая раньше и не помышляла о каких-то таких сексуальных проблемах, и на следующий день съездила в центр, в секс-шоп, где, смущаясь и краснея, приобрела большой розовый фаллоимитатор на батарейках.

По пути домой ей казалось, что на неё все смотрят. Её исподволь возбуждала мысль, что вокруг полно людей, и никто не знает, какая штука лежит сейчас у неё в сумочке. Она то и дело запускала руку внутрь, нащупывала пальцами упругую латексную поверхность, и кровь бросалась ей в лицо. Ей было озорно и стыдно. Странно, если подумать: совсем недавно она сама представляла собой такое ЗРЕЛИЩЕ, что большинство пассажиров при виде неё просто кончили бы на месте, а озверевшие от хронического «недотраха» старые тётки попадали в обморок, а потом, наверное, побили бы её камнями, а теперь…

Так, предаваясь грёзам и внутренне сжимаясь в предвкушении забавы, Лика добралась до дома, с порога, как патроны в пистолет, зарядила в «ствол» две батарейки и немедля бросилась с новой игрушкой в постель, но впечатления снова оказались смазанными. Да, это было хорошо, но… слишком просто, слишком пусто. Ей по-прежнему было одиноко. Забавный, в общем-то, удобный и полезный, реалистично сделанный, вибратор был всего лишь пластиковой игрушкой, он не мог быть личностью, хозяином. Поиграв с ним ещё дня три или четыре, Лика забросила его на полку и лишь изредка брала с собою в город – ей понравилось то ощущение от поездки в транспорте.

То же самое случилось и с кандалами. Изнемогая от желания хоть раз опять ощутить на теле их привычную холодную тяжесть, она приобрела в том же секс-шопе игровые милицейские наручники, а потом съездила на другой конец города, в хозяйственный, где купила толстую тяжёлую цепь и пару замков. Но когда она приехала домой, дрожа от возбуждения, защёлкнула на запястьях браслеты и заковала себе шею с помощью висячего замка, то ощутила разочарование – это было всё равно что щекотать саму себя в попытке вызвать смех. Это не работало, хоть ключ выбрасывай. За этими цепями не было Хозяина. Макс, её любимый Макс, Максим, её Хозяин, Господин, Владелец, не имел к этим китайским поделкам никакого отношения. Она опять едва не разревелась, и только картина в зеркале, отчасти напомнившая Лике её сладкое рабство, слегка примирила девушку с её покупками. Она так и легла спать закованной, но среди ночи проснулась, когда один наручник случайно затянулся и пережал ей запястье. Рука посинела и отнялась, испуганная девушка едва попала ключиком в замочную скважину и зареклась носить такие железки. Цепь тоже оставляла на шее нехорошие следы, и всё же в выходные, если не надо было никуда идти, Лика доставала её, заковывала себя и проводила так весь день, а то и два, но эти часы были скорее, грустными, чем радостными.

Что касается латексной одежды, то цены на неё оказались так высоки, а выбор так беден, что Лика сразу (хоть и не без колебаний) отказалась от этой идеи.

И только одно начинание возымело хоть какой-то успех. Через месяц после возвращения, как только наступили холода, Лику посетила мысль купить себе ошейник. В зоомагазине обнаружился богатый выбор, хотя большинство моделей были толстыми и громоздкими, рассчитанными на мощные шеи ротвейлеров и сенбернаров, а всё, что для маленьких собак, не вызывало доверия. «Для себя берёте?» – неожиданно поинтересовалась девушка продавщица, когда Лика вертела в руках очередную кожаную полоску, и когда та, красная как рак, выдавила из себя: «Ну, мнэ-э…», долго отговаривала её брать собачий ошейник и в итоге дала ей адресок магазинчика рок-н-ролльной атрибутики, где Лика нашла вполне приличный и недорогой ошейник – прочный, красивый, подходящий по размеру и даже с пластинкой для имени. Его можно было носить под зимней одеждой, он легко снимался и надевался, и от него возникало то самое чувство ЗАЩИЩЁННОСТИ, которого Лика теперь была лишена. На следующий день девушка зашла к гравёру и попросила его сделать на пластинке надпись: «Lika» («Если можно, вот такими буковками…»), после чего с поющим сердцем полетела домой. Она шла под снегопадом, в курточке нараспашку, и её возбуждало даже выражение лиц людей, когда они видели её в ошейнике. Ошейник дистанцировал её от прочих людей, давая им понять, что её мир – это особый мир, в который им, скорее всего, нет пути и никогда не будет. Теперь она часто надевала ошейник на работу, а дома носила постоянно, не снимая, а иногда замыкала замком. Это был маленький отголосок счастья, в погоне за которым, как теперь она понимала, ей предстояло провести всю её оставшуюся жизнь, если она не хотела от тоски полезть в петлю.

Изменения коснулись не только жестов или внешности девушки, но и образа мысли. Она стала чувствовать себя взрослее. У неё как будто появился новый стимул, некий внутренний надзиратель. Если ей хотелось сделать что-то нехорошее (например, съесть лишнее пирожное или напиться пива), или же ей не хотелось мыть посуду, затолкать подальше с глаз долой скопившееся грязное бельё, и всё такие прочее, она хмурила брови и говорила себе: «Хозяину это не понравится», пересиливала себя и делала всё как надо. Всякий раз после такого у неё на душе становилось тепло и приятно, словно она чувствовала, что исправляется, становится лучше. Единственное, что ей хотелось в эти минуты – это чтобы её выпороли как лентяйку и негодную девчонку, наказали за эту минуту малодушия, а потом простили, приласкали, успокоили и выслушали её обещание больше так не делать. Впрочем, пороть себя в смысле воспитания было так же бесполезно, как и ласкать. Однако в такие ночи она спала особенно крепко и спокойно.

Она проверила старые файлы, поморщилась, стёрла нафиг половину своих детских стихов, а потом, неожиданно для себя, разродилась дюжиной стихотворений совершенно дикой и разнузданной бонаджно-фетишной тематики, от которых сама пришла в небывалое возбуждение и долго думала, что же теперь с ними делать. Так в итоге ничего и не придумав, она оставила их на винчестере, но на работе всё же распечатала на принтере, и вечерами, изредка, забравшись на диван, ставила в проигрыватель Майка Олдфилда или чего-нибудь готическое и перечитывала написанное, гладя ошейник и замирая от грубой, бьющей ниже пояса чувственности собственных творений. Ей самой никогда не приходилось читать чего-то подобное. Она лелеяла мечту когда-нибудь прочесть эти стихи своему Хозяину – Лике казалось, что они бы ему понравились.

А один раз за эти месяцы с ней произошёл престранный случай. Лика, как обычно, сидела за своей конторкой на абонементе, перебирая бумаги и время от времени отвлекаясь, чтобы обслужить посетителей библиотеки, как вдруг, возвращаясь с очередной стопкой книг, краем глаза увидела в дверном проёме какую-то девушку. А та смотрела на неё. Издалека Анжелика видела неважно, и, хотя лицо девчушки показалось ей знакомым, она не обратила на неё внимания: мало ли народу ходит в библиотеку! Обычная девушка – стройная, светловолосая, синяя юбочка, блузочка, туфельки, лёгкий жакет… И только когда та повернулась и пошла прочь, Лику как ударило: Понька! Эти движения рук, эта осанка, талия, походка, заставляющая мужчин оглядываться и смотреть ей вслед – перед ней словно воочию возникла её бывшая соседка по подземной камере, затянутая в латекс, гибкая, идущая по струнке так, словно на ней надеты оковы. Только теперь Лика поняла, что значили те давешние слова Максима о «невидимых цепях», которые она должна в себе «вырастить» – эта необычная пластика, эта осторожность, эта певучесть движений, выработанная цепями и корсетом, впечатывались в плоть и кровь, и намётанный глаз мгновенно понимал: эта девушка определённо совсем недавно НОСИЛА КАНДАЛЫ. Лику словно парализовало. Она хотела окликнуть незнакомку, побежать за ней, но библиотечная привычка говорить шёпотом её сдержала. Да и что кричать? «Поняшка, стой»? Она ведь даже настоящего имени её не знала! Извинившись, Лика, быстро как могла, направилась в коридор, разыскивая незнакомку, но так как сквозь землю провалилась – ни в читальном зале, ни в абонементе детской книги, ни в буфете, ни в туалете, нигде её не было. Лика вернулась за конторку, но до самого вечера не могла найти себе места и ещё несколько дней после этого напряжённо всматривалась в лицо каждой посетительницы, но загадочная гостья больше не показывалась.

Ещё одной загадкой для Лики стала её татуировка. Ничуть не сомневаясь, что рисунок несёт в себе какой-то тайный смысл, она заглянула на несколько сайтов в Интернете и просмотрела полдюжины альбомов у себя на работе, в библиотеке, но не обнаружила там ничего похожего, только выяснила, что стиль рисунка, скорее всего, северный, а не японский или, скажем, африканский или ацтекский. Подумав, она обошла два-три тату-салона, но мастера разводили руками. Само по себе то, что девушка ходит и спрашивает, что значит её татуировка, могло вызвать косые взгляды, но Анжелика придумала диковатую историю, будто скопировала рисунок у знакомого парня, а тот загадочно погиб, и вот теперь она боится, как бы и с нею чего не случилось.

Помог случай. На день рождения к её подруге детства Жанне заглянул её дядя этнограф – моложавый профессор с седоватым ёжиком волос, загорелый, обветренный, больше похожий на геолога или нефтяника. За чаем с тортом все разговорились, и Анжелика сбивчиво и путано изложила свою проблему. Надев очки, тот долго рассматривал рисунок на плече у девушки, хмыкал, кивал и поднимал бровь.

– Откуда это у вас? – наконец спросил он.

– Ну, я же говорила: скопировала у одного парня, – смущённо пояснила Лика. – Может быть, вы знаете, что это значит?

– Знаю ли я, сударыня? – произнёс тот. – Конечно, знаю. Это Ворон Кутха. Божество у северных народов. Некий, скажем так, аналог дьявола или, скорее, «трикстера» – проводника, шута богов, посланца э-э… духов. Да, духов.

– А… э… а это что-то значит?

– Конечно, это много может значить в плане, так сказать, культурном или религиозном. Я не суеверен, однако посоветовал бы вам впредь быть осторожней в выборе рисунков. Татуировка – это, знаете ли…

Анжелика похолодела.

– А чем это может мне грозить? – стараясь казаться кокетливо-невинной, поинтересовалась она.

– В общем, ничем, но если, скажем, вы православная, то священник может не одобрить подобные символы, да и вообще… Кстати, вы уверены, что ваш друг действительно погиб?

Лика опять напряглась.

– А почему вы спрашиваете?

– Ничего особенного, просто мне кажется, когда-то я видел подобную татуировку.

– У кого?

– Не помню. Кажется, у кого-то из моих студентов или практикантов.

Сердце у Лики заколотилось.

– О… А вы не могли бы вспомнить?

– Вряд ли, – профессор снял очки и задумался. – Впрочем, пожалуй, попробую. Фамилия у него была… была… дай бог памяти… Ах, да вспомнил – Воронов! Да, верно – Воронов. Я, помнится, ещё подумал, что парнишка с гонором. Впрочем, фамилия обязывает.

– А звали его как? Случайно… не Максим?

– Может, и Максим, – пожал плечами профессор и протянул племяннице пустую чашку: – Право слово, таких мелочей я уже не вспомню. Жанна, милая, подлей-ка мне чайку…

На этом разговор закончился, но Лика в тот вечер прибежала домой как на крыльях. Если этот дядька не ошибся и всё вспомнил правильно, у неё есть шанс найти Максима (если это в самом деле ОН), – найти и, может быть, вернуться, а потом… потом…

Но что будет «потом», она пока боялась думать.

Лика пришла домой, разделась донага, зажгла на столике в подсвечнике три маленькие свечи, и, вставши на колени перед зеркалом, будто совершая некий ритуал, надела ошейник и защёлкнула замок, попутно прикрепив к нему цепь. Долго смотрела на себя в зеркало, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую, чувствуя необычайное волнение и возбуждение, потом извлекла из сумочки свою латексную игрушку на батарейках, тронула ею намокшие волосики на промежности – и со стоном опустилась спиной на ковёр, не сводя взгляда со своего отражения в зеркале.

– Хозяин, это – для тебя, – шептала она. – Видишь – я хочу, хочу тебя… хочу быть твоей… И я… найду тебя… найду… м-мм…

Впервые за эти месяцы Лике было так хорошо. Оргазм был странный – яркий, но в то же время какой-то чёрно-белый, словно в нём, как в буддистском символе «Инь-Янь», причудливо смешались радость и проклятие отчаянной рабской любви…

[KitKat]

Kalina, начала читать и бросила..поняла что не осилю)) Блин, проще свою Тематическую жизнь прожить чем все это перечитать

[Kalina]

Я прочла за одну ночь....... и получила большое удовольствие.